Между честью и истиной
Шрифт:
– Через час?
– улыбнулась Хайшен.
– Да, отлично. Куда подойти?
– быстро спросила Полина.
– В лабораторию в цокольном этаже. За тобой придут, чтобы проводить, - ответила досточтимая. Ее забавлял энтузиазм, с которым Полина относилась к предстоящему исследованию.
Через час Полина снова шла в крыло аристократов, на этот раз в сопровождении какого-то юноши в серой тунике. Они миновали холл, спустились по лестнице вниз, но повернули в другую сторону, не в ту, куда Полина шла обычно, чтобы присутствовать при беседе Хайшен с маркизом да Шайни. В лаборатории, большой комнате без окон, стоял стол, несколько стульев и кресло,
Полина выслушала его и кивнула на кресло:
– Мне сесть сюда?
– Нет, зачем, - ответил Кулейн.
– Оставайтесь с нами за столом, вы же не собираетесь вредить нам.
Некоторое время они потратили на разговоры про вкус чая, цвет стен и прочие детали и подробности, в которых Полина предположила попытку саалан сориентироваться в ее восприятии. Потом она заметила, что шутки и веселье, царящие за столом, как-то не похожи на рабочую атмосферу.
– Подождите, - сказала она.
– Как это все относится к вашему рабочему процессу?
– Я просто хотел сделать тебе удобнее, - сказал Мэнлиг, рыжеватый блондин с веснушками на носу и на руках.
– Тебе предстоит припомнить день твоего ареста очень подробно.
– Мне кажется, что так это будет довольно долго, - сказала Полина.
– Позвольте, я сама сделаю себе удобно.
Кулейн насторожился после этих слов и приготовился к сюрпризам, посмотрев на вдруг подобравшуюся, как перед прыжком, Хайшен. Вновь сосредоточившись на сознании допрашиваемой, он отметил, что она подняла голову и смотрит в потолок, дыша слегка замедленно, и полностью открыта, до самого дна души, как будто находится вообще одна в этой комнате и погружена в свои мысли. А перед ее глазами утренний тускловатый серый свет какого-то дня, давно прошедшего для нее, и в этом свете незамысловатым узором плетется песенка с очень простыми словами. "Не сойдутся никогда зимы долгие и лета, у них разные привычки и совсем несхожий вид, не случайны на земле две дороги, та и эта..." Затем Кулейн вдруг увидел, - как нечто, происходящее с ним и прямо теперь, - пол, вымощенный белесовато-розовой плиткой, падающий на него коммуникатор, у которого отлетает крышка и выпадает какая-то часть конструкции, и раскрытую женскую ладонь перед своими глазами. Он вздрогнул, увидев эту же ладонь, держащуюся за край стола напротив.
– Простите, мистрис, я не успел за вами. Давайте вернемся на несколько минут назад.
Она кивнула, не глядя на него. Кулейн тихо сказал аналитику Таллену:
– Начинай.
– Мистрис, какой день ты сейчас вспоминаешь?
– послушно включился Таллен.
– Тот, о котором вы спрашивали, - сказала Полина, глядя в потолок.
Мэнлиг написал на доске то, что она подумала, но не сказала.
День моего ареста. День, когда меня пришли забрать, чтобы убить.
Помолчав, она назвала дату:
– Второе апреля этого года.
Таллен заносил записи с доски в журнал вместе с ответами Полины.
– Чего ты так боялась в это утро?
– спросил Таллен.
– Того, что и случилось, - ответила Полина.
Предать
– Обыска и допроса, - договорила она.
– Ты понимаешь, что мы слышим все, что ты не произносишь?
– уточнил Кулейн.
Надеюсь, что слышите, а не додумываете, – Мэнлиг скрипел мелком по доске.
– Я предполагаю, что это возможно, да, - согласилась Полина, косясь на доску, где были записаны все слова, которые она не произнесла.
– Почему ты думала, что тебя убьют?
– продолжил Таллен.
Других вариантов для политических противников не бывает. Особенно если есть интерес к их имуществу,– записал менталист.
– Потому что по нашим законам политическое сопротивление власти подавляется именно так, - ответила она.
– Почему не иначе?
– спросил Кулейн.
Репрессии красного террора, без которого не выжила бы страна. Репрессии двадцатых годов, без которых не было возможности налаживать производство. Репрессии и партийные чистки тридцатых. СМЕРШ. Игры разведок пятидесятых годов. Игры разведок времен холодной войны, – записывая, Мэнлиг поморщился: ему было многовато информации и мало места на доске.
Дейвин взял карандаши и начал чертить схему.
– Потому что политический противник с деньгами или материальным благами в руках опаснее противника с оружием, - сказала Полина.
– Исполнительной власти нельзя было оставить меня в живых. Наш рынок нужен был бюджету края.
– Ты считала законным все, что с тобой происходило?
– уточнил Кулейн.
Десять часов допроса подряд с отказом в доступе к воде? Конечно, нет. Особенно на третий день и дальше, – написал Мэнлиг.
Дейвин скрипнул зубами, надеясь, что не слишком мешает отряду работать. Хайшен неодобрительно покосилась на него.
– Это не было законно, - произнесла Полина.
– Это было ожидаемо.
– Почему ты согласилась с этим?
– спросил Таллен, макая перо в чернила.
Германия тридцатых, Италия и Испания... Япония времен Второй мировой... Греко-турецкий конфликт на Кипре... Боснийская и Косовская войны,– написал менталист.
– Это...
– сказала Полина вслух и задумалась.
Мэнлиг снова принялся строчить на доске: Французские макизары Второй мировой, коммунистическое движение Испании, варшавское гетто, русская алия семидесятых, украденные дети Аргентины, чилийские армейские репрессии семидесятых, сироты Дюплесси...– менталист громко сглотнул и взялся за висок свободной рукой.
– Это такой формат несогласия, - наконец ответила Полина.
– Другой не был бы действенным.
– Ты боялась, - уверенно сказал Кулейн.
– Зачем ты лгала, что тебе не страшно?
– Я не считаю это ложью, - возразила она.
– Я не сказала потому, что меня не спросили.
– Ты солгала действием и знала, что лжешь, - настаивал Кулейн.
– Зачем ты скрыла правду?
Чтобы дорисовать понятную кошку к имеющемуся хвосту. Чтобы спрятать мертвый лист, мы посадим мертвый лес. Потому что достоверность лучше истины. Стоп... он спросил "зачем", а не "почему". – Менталист удивленно посмотрел на Полину, записав эту фразу за ней.