Между добром и злом. 2 том
Шрифт:
Кондрат упал и, казалось, больше уже не мог встать. В глазах темнело. Мир появлялся вспышками, размытый и кружащийся перед глазами. Он попытался вдохнуть, но тут же закашлялся. Во рту появился металлический привкус.
Вантувер выглядел не лучше. Он пытался встать, чувствуя, как с каждой секундой слабеет. И пусть мир не мигал так же ярко, как перед глазами Кондрата, но шёл кругом, из-за чего он покачивался, пытаясь найти опору в ногах.
Он знал, знал, что если сейчас не убьёт этого человека, то его не будет ждать ничего хорошего. Они слишком далеко зашли, чтобы его просто посадили. Единственное, что было в силах
И это, если он добьёт его.
Всё или ничего.
Подхватив с тумбочки какую-то статуэтку, он направился в сторону Кондрата. Главное избавиться от этого мудака, а там он уже выкрутиться как-нибудь. В конце концов, он сыщик, а этот какой-то консультант…
И в этот момент он почувствовал, как его схватили за ботинок. Вантувер резко обернулся и увидел Оттаберга, который, истекая кровью вцепился ему в ногу. Он пнул его прямо в лицо, услышал скрип пола, обернулся и успел лишь замахнуться. Кондрат вцепился здоровой рукой в статуэтку, другой ударив ему прямо между ног…
И весь мир вспыхнул перед глазами Вантувера ослепительной болью, которая мгновенно отняла силы как-либо сопротивляться. Тело просто сдалось, подогнуло, заставив его упасть, держась за собственную промежность, и громко кричать, не помня себя от боли, которую он ещё не знал.
А всё потому, что Кондрат с размаха вогнал ему прямо в пах шомпол от пистолета.
Кондрат, пытаясь как можно меньше двигаться, обошёл кричащего и теперь уже небоеспособного Вантувера и склонился на Оттабергом. Старый служака выиграл ему немного времени. Неизвестно, чем бы всё закончилось, когда ты задыхаешься и каждое твоё движение отдаётся парализующей болью. Но за это спасение он и поплатился. Кондрат не нащупал пульс у главы северного отдела.
Он не дожил до пенсии какой-то год, погибнув в попытке остановить преступника. Умер с честью и достоинством, как говорят другие, но Кондрата раздражали подобные слова. Покойнику ни холодно, ни жарко от этой чести и достоинства. И ему всегда было больно смотреть, как ещё один человек, защищая других, каким бы он плохим не был, погибает.
Но ему было не помочь, а вот Вантувер что-то там пытался ещё сделать, продолжая загибаться от боли.
Кондрат подошёл к пистолету и, помня, что лучше в таком состоянии не наклоняться, присел. Поднял пистолет и начал заряжать его, не спуская глаз с крысы, которая ещё не теряла надежды на спасение.
— Ну давай, арестуй меня… — Вантувер ещё и разговаривать умудряется. — Думаешь, это что-то изменит?
Кондрат ничего не думал. Он сейчас проталкивал пулю другим шомполом в дуло, методично и отстранённо, подавляя позывы прокашляться, понимая, что в этом случае согнётся в три погибели от боли.
— Ну арестуешь ты меня, а дальше что? — оскалился он. — Тебе не выбраться из этого дерьма. Думаешь, чей версии поверят? Твоей, консультанта, который взялся из неоткуда, или моей, сыщика?
Кондрат взвёл курок и направил пистолет на Вантувера.
Лицо предателя изменилось. В глазах появился ужас от осознания неотвратимости, будто он действительно верил, что он ему ничего не сделает. А Кондрат негромко произнёс:
— Никто не услышит твоей версии.
И
Голова Вантувера откинулась назад. Пуля вошла ему прямо по центру лица, и его затылок раскрылся, как новогодняя хлопушка, щедро обрызгав пол позади содержимым черепа.
Вот и всё. Нет больше крысы. Правильнее было отдать его под суд, однако тогда возникнет слишком много сложностей, которые могут позволить его дружку трупорезу скрыться. Чёткое следование правилам не означало слепое и бездумное им подчинение. И Кондрат не собирался давать даже шанса ни ему, ни кому-либо другому попытаться укрыться от правосудия.
Оставался финальный аккорд в этом расследовании, который расставит всё по своим местам и окончательно поставит в этом вопросе точку.
Глава 30
Кондрат ещё раз окинул помещение взглядом. Никаких улик, кроме слов самой крысы, подтверждающих личность трупореза, он так и не обнаружил, но потерял человека, и совсем не последнего в этом городе. У него появилось ещё больше вопросов после произошедшего, но ответов, как это не прискорбно, не прибавилось.
Он осторожно вышел из помещения, закрыв за собой дверь. Выстрелы как пить дать, слышали соседи и, скорее всего, на улице, на навряд ли кто-то обратит на это внимание. Изнеженные спокойствием и безопасностью люди иногда даже не понимают, что услышанный хлопок был выстрелом. Решат, что хлопушка или что-то в этом роде. Это не криминальный район, где каждый знает, что означает этот звук.
Кондрат был прав. Никто так и не вышел на шум. И улица продолжала жить своей шумной неугомонной жизнью. Стараясь не делать резких движений, он направился по улице искать ближайших стражей правопорядка. Требовалось действовать быстро, скоро занятия закончатся, и серийный убийца отправится домой. К этому моменту всё должно быть готово.
День прошёл как обычно — паршиво. Он вновь видел эту девушку, эту прекрасную студентку Атерию Тонгастер, но не мог даже коснуться её. Она была его, его девушкой! Она должна была принадлежать ему! Ей ждало такое будущее, что…
— Хорошая работа, леди Тонгастер, — улыбнулся Кермен Энтони, протянув ей доклад, которая она сдала вчера.
— Благодарю, профессор Энтони, — улыбнулась она слабо.
И ему пришлось проявить усилия, чтобы не пялиться на неё больше, чем нужно. Такие изящные плечи, такое хрупкое тело. Его было бы так приятно резать, разрезать эту тонкую кожа раз за разом, наблюдать, как она расходится, обнажая мышцы, слышать, как она кричит через кляп…
Ублюдки… грязные тупые животные, которые вообразили себя законом. Они даже не понимают, с кем связались.
Кермен Энтони далеко не сразу понял, что он несколько отличался от остальных. То, что вызывало у одних ужас, ему было интересно и даже вызывало удовольствие. Чувствовать жизнь в своих руках, чувствовать, как ты способен её отнять, испытывать противоречивое чувство, когда тебе жаль, но ты продолжаешь делать больно — он не знал, как объяснить это другим, и не видел в этом смысла. Однажды за этим занятием поймал отец, и у Кермена до сих пор остались шрамы на спине. Но что этот ублюдок вообще мог понять? Он каждый день лупил его мать, лупил и его самого по поводу и без. Пил непомерно, постоянно всё критиковал, но жил сам в говне. Что он мог знать об этом?