Между людьми
Шрифт:
– С канавы. С Невы-то далеко, ну и покупаем у таких - дешевле.
Воду противно было пить; в ней было много сору.
– А ты как здесь живешь?
– А столяр - мой муж, а другой-то - ейной, - и она указала на другую женщину.
– Много у нашей хозяйки жильцов?
– В той половине две девки живут, да с того крыльца чиновник с содержанкой живет.
– Дорого берет хозяйка?
– С чиновника шесть рублей, с девок четыре, да с нас по рублю, - значит, с одного по полтиннику приходит; а те мужики, что с вами спали, не знаю, сколько платят, потому вчера пущены.
– А вы чем занимаетесь?
– Яблоками да ягодами торгую. Да край-то здесь дрянной: когда четвертак
Пришла в кухню хозяйка; от нее сильно разило водкой.
– Хозяюшка, я не один буду жить в комнате?
– спросил я ее, утираясь полотенцем.
– Что ж такое? они только ночевать приходят.
– А в праздник?
– Это уж мое дело. Нравится квартира - живи, не нравится - в Петербурге много квартир. А ты мне паспорт свой подай да деньги за месяц.
– Я ушел в комнату, а хозяйка закричала на торговку:
– Зачем ты ему воду даешь?
– А чья вода-то - не моя, что ли?
– Молчать!
– Сама молчи, паскуда! пьяница эдакая…
– Ах ты!.. вон с моей квартиры!
– И уйду… Ты наперед деньги заплати, что за яблоки должна.
– Какие яблоки?
– Ах ты!..
Пошла ругань: присоединилась еще третья женщина; бабы раскричались и попрекали друг дружку чем только могли. Наконец хозяйка ударила торговку по щеке. Торговка вошла ко мне в такой агитации, что мне жалко ее стало, но на лице ее выражалась какая-то радость.
– Вот!.. вот!.. Плюху от паскуды, не пито, не едено, получила… Она убьет меня, и вас убьет… Я вас во свидетели ставлю.
И она убежала на улицу. Немного погодя она пришла с городовым, который вел себя как важное лицо, еле двигался, на все смотрел флегматически, как будто думал: "Мы эти штуки на каждом часу видаем". Он отправился прямо к хозяйке. Сквозь дверь в моей комнате, рядом с хозяйкой, я мог слышать даже шепот.
– Ты опять!
– сказал городовой.
– Кузьма Сидорыч! я способиться не могу с ними!
– А зачем бьешь? Ведь она бой-баба, к самому частному пойдет.
– Выгони ты ее! Денег уж вот сколько не платит…
– Врешь! врешь, паскуда!
– закричала торговка, услыхавшая эти слова, и ворвалась в комнату хозяйки, но городовой прогнал ее.
Зазвенели деньги; городовой вышел на кухню.
– Ты, баба, не буянь, в квартал представлю, - сказал он мимоходом торговке.
– Ну и представляй! Я не воровка какая-нибудь!
– Ну-ну, не разговаривай!
Городовой вышел. После этого женщина, поругавшись с хозяйкой, скоро ушла.
Нужно мне было достать из чемодана дневник, но так как он был далеко, то пришлось вынимать почти все тетрадки, книги, белье и сюртуки. Повесить сюртуки, пальто и шинель было некуда, потому что нужно было еще купить гвоздей, да и вешать неудобно, потому что утащат, и тогда я должен буду ходить на службу в рубашке. Вообще я трусил за все мои вещи, за все мое движимое имущество; особенно дороги были для меня тетрадки, которые могли очень легко попасть в мелочную лавочку, где их употребят на обертки. Перебирая и размышляя таким образом, я вдруг увидал в дверях женщину, с которой я разговаривал вчера. Она очень приятно глядела на меня и на мое имущество, разбросанное по полу.
– Это все ваше?
– спросила она как-то глуповато.
– А что?
– То-то. Я все смотрю: вещей-то у вас много. Вы по какой части?
Я сказал. Она подошла ко мне ближе.
– Не пособить ли вам?
– Нет… Мне нечего же делать.
– Я так… Мне тоже нечего делать… А не то я пособлю… - И она умильно поглядела на меня, потом заговорила: - Одиннадцатый год маюсь я здесь-то, из Михайловского села Костромской губернии приехала
Я поблагодарил ее и отказался от услуг, потому что я понял: ей хотелось получить от меня что-нибудь.
Пошел в департамент и пришел так рано, что в нем, кроме сторожей, еще никого не было. Здесь я чувствовал то же самое, что чувствует новичок в училище. Сел я в дежурной, разговорился с чиновником, он послал меня в отделение. Сел я к окну и стал думать. Скучно, страшно скучно сделалось; хотелось заниматься, переписывать, и много бы я переписал, и так бы переписал, что удивил бы всех своим старанием… Вот начали проходить мимо меня чиновники: сначала один, потом еще один, и все больше и больше прибывали; заскрипели сапоги, задвигались стулья, что-то стучало, закашляли, заговорили, засмеялись - и начался в департаменте гул, появилось чиновников много, запахло тяжелее, и куда делась эта мертвая тишина! Департамент принял вид школы, только школьники были чиновники, сидевшие серьезно за столами, по три и больше человек за каждым. Все они как будто никого не боятся, толкуют свободно, о чем попало, смеются друг над другом. Но вот приходит помощник столоначальника; половина писцов ему кланяются, половине он подает руку, острит над кем-нибудь, считая, что он тоже начальство. Он отпирает шкафы и дает работу писцам. Заскрипели перья, но не везде; многие ходили, говорили, собравшись в кучку, читали газеты. Пришел наконец один лысый, худой, высокий и некрасивый чиновник, которого компания тотчас подняла на смех. Он подошел к помощнику столоначальника, Петру Васильичу, и протянул ему руку, тот ударил его по лысине. Он выругался и сел на свое место. Положив обе руки на стол и нюхнув воздух, он достал из стола бумаги с подкладкой, посмотрел правым глазом на бумагу так близко, как петухи смотрят, что в нем изобличало близорукость, еще повернул, поглядел так же и, положив на стол, взял простое перо, так же поглядел на него и стал чинить. Очинив перо, он попробовал его и, положив на стол, вытащил из кармана сюртука пеклеванную булку, стал кушать, пройдясь к другому столу.
– Жеребенок!
– сказал один чиновник.
Двое чиновников захохотали.
Пришел какой-то гладенький чиновник. Его прозвали "Канарейкой", - "Жеребенок" назвал его Соловьевым. Он стал смеяться над "Жеребенком", называя его Дворянчиковым.
– Маменькин сынок! нахапал денег-то…
Дворянчикову, вероятно, было обидно, и он, сев на свое место, сказал: "Скотина! блюдолиз!" Глаза его больше прежнего покраснели, на лице выступили красные пятна.
– Господин… как вас?.. вы не связывайтесь с этими скотами, - сказал он мне и стал выводить на черновой бумаге от нечего делать: "департамент", "его превосходительство" и т. д.
Собрались все чиновники, кроме столоначальников, и наше отделение было похоже на гимназический класс, потому что чиновники, семейные люди, походили своими шутками, остротами и выходками вполне на гимназистов; молодые, недавно служащие писцы, еще не чиновники, или переписывали, или, молча слушая товарищей, улыбались. Они учились развязности.