Между нами горы
Шрифт:
Волки бродили вокруг еще около часа, один раз собрались было атаковать, но потом исчезли за хребтом. Я еще долго слышал их вой. Лосиха простояла над лосенком несколько часов, закрывая его от снега, повалившего снова. Поле красного снега быстро побелело, память о трагедии стерлась.
Когда рассвело, лосенок превратился в белый холмик у нее под брюхом. Она в последний раз взревела и исчезла среди деревьев. Тогда я аккуратно оттащил лосенка в сторону. Его окорока и задняя часть туши были съедены или оторваны волками. Плечам тоже досталось. Но я не унывал. То мясо, которое я все же смог добыть,
Я сложил мясо в рюкзак и пошел к тому месту, где при нападении лосихи бросил лук. От него мало что осталось: древко раскололось, кулачки сломались, тетива лопнула, все стрелы под ее копытами раскрошились.
Я не стал собирать эти жалкие обломки. Нацепив снегоступы, я побрел назад, к озеру. Вдали виднелся наш треугольный дом, в его окнах отражался огонь в камине. Я сомневался, что Эшли уснула.
Дойдя до красной дорожки на снегу, я остановился. Издалека донеслось мычание лосихи. Пройдет день-два, прежде чем она устанет оплакивать своего теленка.
Я не раскаивался, что убил его. Нам нужна была еда. Я бы сделал то же самое опять. Одиночество лосихи тоже меня не печалило. У нее еще будут дети.
Но я не мог забыть. Как мать-лосиха стояла над своим ребенком.
Я опустил руку в снег, зачерпнул смерзшиеся кровавые ледышки. Свежий снег на глазах засыпал следы крови. Еще час – и от них ничего не останется.
Не знаю, что было причиной. Возможно, то, что пошел двадцать третий день после авиакатастрофы, возможно, моя усталость, тяжесть диктофона на груди, мычание лосихи за лесом, мысль о муках и тревоге Эшли. Скорее всего, все вместе. Я упал на колени, тяжесть рюкзака чуть не бросила меня лицом в глубокий снег. Я поднес к лицу смерзшийся комок окровавленного снега и вдохнул его запах.
Слева от меня росла сосна – прямая, высотой футов в 60. До ее нижних веток было футов тридцать.
Я сбросил рюкзак, достал из-за пояса топорик и подполз к дереву. Несколькими сильными ударами я прорубил на его стволе полосу: два фута длиной, три дюйма шириной, дюйм-два глубиной. Наступит лето, потеплеет, этот шрам набухнет смолой, и она закапает, как слезы.
Я надеялся, что так будет продолжаться не один год.
Глава 41
Ты была права… права с начала до конца.
Глава 42
Лицо Эшли сказало мне все. Я вошел и бросил на пол рюкзак. Только начав говорить, я понял, насколько устал.
– Я пытался позвонить, но было занято…
Она улыбнулась, прищурилась, поманила меня пальцем. Я опустился на колени рядом с ней. Она дотронулась до моего левого глаза.
– У вас тут глубокая рана. – Она погладила меня по щеке. – Вам дурно?
Рядом с ней лежал собранный пазл: панорамный вид на горы в снежных шапках со светящим из-за них солнцем.
– Готово? – Я внимательно посмотрел на картинку. – Это рассвет или закат?
Она улеглась и закрыла глаза.
– Зависит от того, кто смотрит.
Целый день я нарезал мясо полосками и варил его на медленном огне. Потом Эшли держала зеркало и, морщась,
Эшли попросила устроить ей ванну. Пока она мылась, я собирал вещи. Их у нас осталось немного: мой рюкзак, два спальных мешка, одеяла, топорик, мясо. Все ненужное я оставил, облегчив сани. Потом я помог Эшли вылезти из «ванны», устроил ее в постели и вымылся сам – кто знает, когда снова представится такая возможность?
Проснулся я перед рассветом, проспав часов двенадцать – со времени падения самолета я ни разу, кажется, столько не спал. Честно говоря, так подолгу я не спал несколько лет. Да что там несколько лет – как бы не целое десятилетие!
Хирурги, особенно травматологи, привыкли быстро принимать трудные решения в непростой обстановке. Тем не менее я медлил с решением. Как поступить: уйти? Остаться?
Уходить не хотелось. Хотелось остаться у теплого камина и надеяться, что на нас кто-нибудь набредет. Один раз нам уже повезло – с лосенком. Я мог бы охотиться до конца своих дней и остаться с пустыми руками. Не говоря о том, что теперь у меня не было лука.
Не поджечь ли наше треугольное убежище? Знатный вышел бы факел! Но где гарантия, что пожар привлечет чье-то внимание? К тому же, если бы мы проблуждали три дня кряду и никуда не пришли, то нам требовалось бы место, куда можно было бы вернуться. Я не Колумб. Для нас важнее было знать, что нам есть куда вернуться. Надежды на то, что факт пожара станут расследовать, было мало.
Я обрезал губчатый матрас так, чтобы он уместился в санях, и накрыл его двумя одеялами. Потом я закутал Эшли, надел ей на ногу шину, застегнул на ней спальный мешок, уложил в сани. Третье одеяло в свернутом виде послужило ей подушкой. В середине саней была выемка. Таким образом между Эшли и снегом образовалась теплая воздушная подушка. Не менее важно было то, что она оставалась сухой: сани были целиком пластмассовые.
Сверху я накрыл ее брезентом, чтобы защитить от снега. Она поскребла брезент изнутри и пропела: «В нашем домике уютно и тепло…»
Я подсадил к ней Наполеона. Он, видимо, тоже волновался, потому что стал с небывалым энтузиазмом лизать лицо Эшли.
Я надел гетры, сунул в спальный мешок Эшли свою куртку. Захватил спички и баллончик для заправки зажигалки, впрягся в упряжь, попрощался взглядом с нашим теплым убежищем и снова оказался под хлопьями снегопада.
Как ни странно, я неплохо себя чувствовал: не то, чтобы полным сил, но уже не обессиленным, даже не уставшим. После авиакатастрофы я сбросил фунтов двадцать, а то и двадцать пять. Теперь я весь – ну, почти весь – состоял из мускулов. Конечно, былой силы во мне уже не было. Зато потеря веса позволяла не так глубоко вязнуть в снегу, тем более в хороших снегоступах. Мне уже не нужно было расходовать столько сил, сколько раньше. Если не учитывать, что мне приходилось тащить сани с Эшли, то я с самой школы не чувствовал себя таким легоньким.