Между нами горы
Шрифт:
Я перевернулся на другой бок и закрыл глаза.
– Может, ампутирую? Чтобы больше не болела.
Она шлепнула меня по плечу.
– Не смешно!
– Ваша нога в порядке. Она хорошо заживает.
– На большой земле мне понадобится операция?
– Рентген покажет. Рентген и осмотр.
– Вы будете меня оперировать?
– Нет.
– Почему?
– Потому что буду отсыпаться.
Она снова шлепнула меня по плечу.
– Бен Пейн…
– Что?
– У меня к вам вопрос. Только, чур, ответьте честно.
– Желаю
Третий шлепок.
– Кроме шуток!
– Ладно.
– В случае чего, мы сможем вернуться назад, в дом? Если условия ухудшатся? Еще возможно возвратиться?
Мой спальный мешок истрепался и уже не так хорошо удерживал тепло. Предстояла нелегкая ночь. Я мысленно представил обратный путь до треугольного дома. Надо было подниматься в гору. Я был уверен, что уже не осилю этого.
– Да, возможно.
– Вы меня обманываете?
– Обманываю.
– Ответьте толком: да или нет?
– Возможно.
– Бен, у меня есть одна здоровая нога.
– Нет.
– Значит, пути назад не будет? Мы больше никогда не увидим тот дом?
– Похоже на то. – Я растянулся и уставился в потолок. Небо затянуло облаками, и в хижине было темно, как в норе. Учитывая, что снег вокруг громоздился на восемь футов, так оно и было. Через несколько минут Эшли просунула руку ко мне в спальный мешок и положила ладонь мне на грудь.
Она пролежала там всю ночь.
Я знаю.
Глава 43
Когда рассвело, мы продолжили путь. Эшли хотелось поболтать, но на моем состоянии сказывались последствия вчерашнего напряжения. Кроме того, дорога медленно поднималась вверх. Сначала угол подъема рос медленно, но потом начались тяжелейшие четыре мили: дорога, извиваясь, забиралась в гору. Это была та гора, что мозолила мне глаза последние два дня. Из-за угла подъема и из-за сырого снега тащить сани было крайне трудно. Я подтянул ремни на плечах, подоткнул под них руки, приналег. На следующую милю ушло три часа. К обеденному привалу мы оставили позади пять миль и поднялись примерно на тысячу футов.
Дорога продолжала карабкаться в гору, снег колол мне лицо.
К сумеркам мы проделали в общей сложности семь миль, но я был совершенно обессилен, ноги меня уже не держали. Сделав шажок, я несколько секунд отдыхал, чтобы сделать следующий. Вся надежда была на то, что мы набредем на новую хижину для замерзших путников, но надежда не оправдывалась, а идти дальше я уже не мог.
Мы встали лагерем под высокой осиной. Я сделал брезентовый тент, разложил на снегу одеяло, бросил на него спальный мешок и провалился в сон еще до того, как уронил голову.
Я проснулся глубокой ночью. Валил снег, брезент низко провис под его тяжестью. Я стряхнул снег, пожевал холодное мясо, попил воды и высунул голову наружу. На севере между облаками зиял просвет. Натянув ботинки, я нацепил снегоступы и отправился на разведку. Дорога вела в гору, и я поднялся еще на несколько сот футов. Ближе к вершине дорога стала сужаться
Низкие облака облепили горы, как ватные тампоны на ранах. Дальше, миль на тридцать-сорок, простирался просвет. Я прищурился. Прошло несколько секунд, прежде чем я сообразил, что предстало моему взору.
Я отвязал брезент от осины, сложил его и разбудил Эшли. Она вздрогнула.
– Что такое? В чем дело?
– Хочу вам кое-что показать.
– Прямо сейчас?
– Да.
Я впрягся в сани и потащил их наверх. Один я преодолел подъем за четверть часа, а сейчас мучился целый час. Я торопился, надеясь, что небо останется ясным хотя бы еще немного и что она тоже сможет увидеть то, что видел я. У меня болели мышцы живота и шеи, я задыхался, ремни врезались в плечи.
Мы повернули, я поставил сани над обрывом и стал ждать нового прояснения. Ветер пронизывал меня насквозь. Я напялил куртку и всунул руки в рукава. Через несколько минут облака разомкнулись, открыв прежний вид. Я показал Эшли пальцем на то, что разглядел раньше.
На расстоянии миль сорока мерцал слабый свет. Дальше, к северу, к небу тянулся дымок.
Эшли вцепилась в мою руку. Мы не произнесли ни слова. Облака то сгущались, то разлетались, подчиняясь порывам ветра. Я снял показания компаса, дождавшись, пока успокоится стрелка. Триста пятьдесят семь градусов, почти строго на север.
– Что вы делаете? – не выдержала она.
– Страхуюсь на всякий случай.
Всю ночь мы таращились вдаль в надежде на то, что в облаках появятся новые дыры. У них был оранжевый оттенок, намекавший то ли на уличные фонари, то ли на какую-то другую подсветку снизу. Вдруг там прячется что-то крупное, вдруг этот объект удастся высмотреть издали? В конце концов на востоке взошло солнце, и мы потеряли из виду искомую точку. Весь мир снова укутался белым ковром.
Дорога опять привела нас на высоту 11 тысяч футов. Мне был нужен сон, но я знал, что не усну – слишком велико было возбуждение. Мы молча бороздили снег, думая об увиденной картине, о мире, где есть электричество, водопровод с горячей водой, микроволновые печи и кофе.
Гора превратилась в плато, и мы преодолели несколько миль по вершине мира. Ветер мерно и сильно дул мне в лицо, обжигая кожу. Воздух был разреженный, снег колол щеки. Я наклонялся вперед, ловил воздух ртом и мысленно считал мили. Их оставалось примерно сорок пять.
«Сорок две мили до света… – бормотал я. – Сорок одна миля…»
Когда оставалось сорок миль, мы достигли горной седловины, защищенной от ветра выемки. На ее дне нас ждала новая хижина для замерзших бедолаг. Она была существенно просторнее первой, с тремя железными кроватями, накрытыми матрасами, очагом и кучей дров, которых хватило бы на всю зиму. Над дверью была надпись «Домик лесника». Внутри я нашел такую же табличку, как в первой хижине.