Между нами ничего не было
Шрифт:
– Это правда. Я хочу жениться на вашей дочери, и мы действительно...
– Когда ты развелся?
– Что?
Мама звереет сильнее.
– Какое слово было тебе непонятно?! КОГДА. ТЫ. РАЗВЕЛСЯ?! М?! КОГДА!
Вся уверенность Эмиля лопается, как мыльный пузырь. Вопрос застал его врасплох, и мама видит, что в этой истории слишком много белых пятен...
Господи...ну, пожалуйста! Помоги же мне! Я никогда больше не буду жрать торты ночью, а еще не буду курить сигаретки! Клянусь! Только...
– Лена!
– раздается громкий голос бабушки.
Спасибо-спасибо-спасибо!
Бабуля…
Пожалуйста, помоги мне, бабуленька моя родненькая…
Мама на нее не поворачивается. Тогда бабуля зовет ее во второй раз.
– Ле-е-е-на.
Еще мгновение, и она закатывает глаза, после чего медленно переводит на нее взгляд. Бабуля стоит на крыльце, рядом Васька. Последний ни хрена не понимает, а вот бабуля…упрела руки в бока, на лице играет театральная злость. На самом деле даже с расстояния я замечаю в ее глазах спрятанную хитринку и маленькую улыбку…
– Что ты там опять выговариваешь, м?! Зачем мне детей стращаешь?!
– Мама, господи! Зайди в дом! На улице холодно, а ты…
– А я любопытная, старая перечница. Вышла посмотреть, что за крики, а тут опа! Зятек. Ну-ка, в дом его быстро тащи, что морозишь гостя?!
– Ма-а-ам… - мама устало выдыхает, а потом закрывает лицо ладонью.
Бабуля в ответ только фыркает.
– И не мамкай мне тут! Ишь! Чего он о нас подумает?!
– Да мне плевать, что…
– Лена! Я кому сказала?! В дом! Быстро!
– потом она переводит взгляд на Эмиля и улыбается, - Не бойся, мальчик. Не бойся. Я ее ружье спрятала…
Васька рядом издает сдавленный смешок, который тут же пытается спрятать в ладони.
Отлично...
– Боже… - закрываю лицо руками, но потом выдыхаю и нервно дергаю плечами.
Можно прятаться сколько угодно, конечно, но все мы в курсе, чем кончится дело. Мама это тоже понимает. Она продолжает кипеть, но присаживается, чтобы собрать покупки, а я делаю к ней шаг.
Эмиль останавливает меня за локоть.
– Куда?
– Помочь!
– огрызаюсь, он морщится, а потом вдобавок глаза свои закатывает, будто общается с капризным ребенком.
– Иди в дом, еще тяжестей ты не таскала.
– Я…
– И холодно. Маму свою не слышала?
– Но…
– Кира. Иди.
Он подталкивает меня в сторону дома, а сам поворачивается к маме. Я вижу, что его переполняет волнение, и несколько мгновений он с ним борется. Решается. А потом делает шаг, за которым сразу целую очередь. Присаживается. И тихо говорит.
– Идите в дом, я все сам соберу.
Мама фыркает. Эмиль еще тише и мягче добавляет.
– Идите. Она же не пойдет без вас…
Кто бы что ни говорил о нем, да и чтобы я сама о нем не думала…в этот момент Эмиль поступает правильно. И это хорошо, конечно, но с другой стороны…просто отвратительно. Душит слишком сильно.
Ведь я снова вспоминаю, за что так сильно его…нет, тихо. Не сейчас. Никогда...
«Все
Эмиль
Это какой-то пиздец.
Конечно, я знал, что теплого приема мне не видать как своих ушей, но чтобы настолько?! Нет, к такому меня жизнь уж точно не готовила.
Мы сидим на кухне в абсолютной, оглушающей тишине. Редко постукивают приборы. Кира рядом напряженная, как гитарная струна у криворукого, ничего не смыслящего в музыкальных инструментах меня. Ну, из того периода, когда я решил, что было бы прикольно лабать на гитаре, как Джими Хендрикс. То есть, лет в пятнадцать. Как раз тогда уже хотелось девчонок, но им совершенно точно не хотелось меня, надо было как-то выкручиваться. Спойлер: не помогло. Выглядел я очень глупо во всех этих пестрых рубашках в попытках подражать тому же Джими Хендриксу, а однажды зафигачил себе струной прямо в морду. Все вокруг думают, даже самые близкие друзья, что мой шрам — это результат неумелой рыбалки, но нет. Ха-ха! Это продукт попыток стать настоящим Казановой и поразить самую красивую девочку в классе — Аньку Шипову. Думаю, не нужно объяснять, что там ничего не срослось, а после больницы мать ликвидировала мою гитару и струны, назвав его оружием локального поражения. Отец только развел руками. Попугая купить он мог (кстати, я потом очень долго жаловался на несправедливость этого мира и родительскую вседозволенность именно ему), но против матери пойти? Это ни за что.
Вздыхаю тихо.
Кира сразу переводит на меня взгляд, и мне хочется сбежать. Все внутри поджимается! Так гневно смотрит, а я снова будто тот самый пятнадцатилетний пацан перед Анькой Шиповой со своей вонючей валентинкой и полным набором последствий гормонального взрыва: прыщами и экспериментами в одежде. Провальными, если что.
Да что ты так смотришь на меня?!
Да-да-да. Я знаю. Знаю, почему она так смотрит, и право на это, конечно же, имеет. Я повел себя глупо.
Наверно.
Нет, с другой стороны, тут взятки гладки, уж извините. Она сама пугала меня абортом! Знала, куда бить, и била без всякой пощады, сучка такая, а теперь зыркает.
Прищуриваюсь, отвечаю на ее взгляд, но первым сдаюсь и снова утыкаюсь мордой в тарелку.
Когда получил ее сообщение, я как раз был у Мадины и разбирался со своим разводом. Она обещала сделать все возможное, чтобы провернуть это за пару дней, и я только немного расслабился, как на те. Распишитесь. Бам!
«Я уехяля. Ни писи, ни зьвони, ни иси»
Да пошла ты на хрен! Сорвался, как чокнутый.
Мадина пыталась меня остановить, вразумить. Она даже бросала фразы из разряда: Кира-не-такая! Она ждет трамвая, ага, блядь! Я ее не послушал, вырвался, прыгнул в тачку и втопил, молясь лишь о том, чтобы успеть.
Признаю. Где-то на середине пути меня тоже покусывали мысли, что я веду себя, как гребаный истерик. Может быть, надо притормозить? А лучше повернуть обратно и дать ей немного времени? Пространства? Я же тоже, как снег на голову: ты станешь моей женой и точка! Точка-то точка, но…