Между прочим
Шрифт:
— Ты только дождись.
До прихода поезда оставалось чуть больше двенадцати часов. Много или мало?
Смотря, чего ждёшь.
Я то и дело вскакивал. Досмотрев сон до угрожающего или слишком сладкого момента, тревожно глядел на застывший циферблат электронного будильника, снова погружался в цветной многообещающий иллюзорный мир, где вновь и вновь надеялся увидеть будущее.
Картинки, диалоги и декорации менялись, желанный исход событий манил изящной законченностью.
Любимая готова была сказать “Да!”, но в решающий миг происходило
Сон есть сон: нереальность, компиляция навязчивых желаний и сокровенных, не всегда достижимых и не до конца ясных помыслов.
Я-то знал, о чём мечтаю, чего хочу, а она…
Приблизительно так я себя успокаивал, повторяя как мантру, — всё будет хо-ро-шо!
Так и не заснув по-настоящему, вскочил от неожиданно громкого звонка. Кровь стучала в висках, глаза невозможно было открыть, словно веки приклеили, голова протяжно гудела как корабельная рында при извещении о пожаре или густом тумане.
Беспокойство нарастало, хотя по логике я должен был успокоиться: от меня уже ничего не зависело, нужно было выслушать приговор и только.
Ирина на данном этапе жизни была Верховной жрицей, вершителем судеб: своей и моей.
Продолжительный, до озноба, холодный душ, после до ожога горячий, опять холодный. Голова шла кругом от интенсивной циркуляции крови. Я намеренно замораживал мозг, лишая его возможности блуждать в лабиринтах непознанного, воспроизводить нежелательные ассоциации.
Ирина давно и прочно принадлежала мне, пусть в воображении. Я не хотел ничего менять в своей жизни, кроме её отношения к себе.
Хватит метаться! Подобное поведение недостойно мужчины. В конце концов, счастье — явление редкостное, весьма неустойчивое и довольно хрупкое. Пусть оно достанется не мне. Главное, чтобы ей, Ирине, было хорошо. Ведь любовь не умирает в тот миг, когда его (ту самую бездомную собаку) перестают подкармливать сладким.
На любимой рубашке никак не разглаживалась складка, ужасно раздражал в немыслимой спешке (до прибытия поезда шесть часов) испачканные каплями кофе брюки на самом видном месте. Отпариватель не помог. Отлёжанные подушкой волосы топорщились, отнимая остатки спокойствия.
Всё шло неправильно, потому что….
Вспомнилась стихотворение в переводе Маршака о том, что любое сражение можно проиграть из-за мелочи, — “потому что в кузнице не было гвоздя”
Маршрутки и автобусы как назло нагло пробегали мимо.
— Такси! До железнодорожного вокзала…
— Да без разницы, сколько скажешь. Только за цветами заедем.
— Музыку, можно выключить! Мне бы помолчать в тишине, подумать.
Какого чёрта припёрся за два часа! Этот веник из роз, не мог купить что-нибудь компактное, без шипов и намёков? Предлагала же продавщица эти… как их… разноцветные эустомы.
Поезд безбожно опаздывал. Секундная стрелка прыгала как угорелая, минутная, напротив, застыла.
Может платформу перепутал? Вагон…
Пассажиры вышли, её нигде не было.
— Не меня встречаешь, — спросили из-за спины, — в моём вагоне спортсмены ехали, такие шумные, пришлось переселиться. Извини. Или не рад меня видеть? Чего застыл, целуй!
— Я, тебя!?
— Если настаиваешь, можно нарушить традицию. Я так соскучилась, что готова подчиниться любому твоему желанию!
— Ты!?
— Разве непонятно… я люблю тебя!
Ирина повисла на моей шее, впилась губами. Я не знал, что думать. Что, если это опять игра, очередная провокация?
Представил, как может шипеть сигаретный бычок, если тушить его о раскрытую ладонь, как ужасно пахнет при этом подгоревшая кожа.
Ирина была одета в лёгкий полупрозрачный сарафан, настолько невесомый, что коралловые соски невозможно было спрятать в складках ткани. Её нежная кожа источала непередаваемый аромат, не поверите — самой себя: ни грамма косметики, ни капли духов, только запах любимой женщины.
— Я так давно хотел признаться…
— Не поверишь, я тоже.
Любовь по пятницам
— Грустно, брат, одиноко, Люська опять в командировку укатила, а мне лихо. Приезжай. Посидим, под гитару поскучаем. Поляна с меня.
— Настроения нет. Да и не один я. С одноклассницей встретились. Сидим в кафешке, косточки приятелям перемываем. Ностальгия, блин. Не думал, что на такие темы языком чесать буду, а вспомнили и понеслось. Старею, брат.
— И её с собой грузи. Вместе грустить будем. Я песню новую сочинил.
— Катюха, братка в гости зовёт… ты как?
— Я за любую конструктивную движуху. Спроси чего купить.
Витька был рад встрече несказанно. Принял с размахом: коньяк, три сорта вина, два салата, отбивные с пылу с жару, а в перерывах между тостами акустический вокал и тягучие в лирическом миноре песни.
Катюха смотрела на хозяина поначалу равнодушно, потом с нескрываемой теплотой и задорным интересом, в финале ласкала влажным бархатистым взором, переместившись с противоположной стороны стола под правую руку сладкоголосого солиста.
Игорь с чувством исполненного перед братом долга вскоре вспомнил про жену, — пора честь знать, Зойка заждалась. Катюш, я такси вызову.
— Без меня. Посижу ещё. Давно под гитару не ревела.
— Если ты уйдешь, станет мне темно, словно день ты взял, словно ночь пришла под моё окно. Не горящая ни одной звездой, словно птицы все улетели прочь. И осталась мне только ночь да ночь, если ты уйдешь, — вдохновенно пел Виктор, закрывая в экстазе исполнителя глаза.
Ему было тепло, уютно рядом с чувствительной слушательницей. Лирическое настроение подогревал алкоголь. Жёлтые блики ароматной свечи вперемешку с насыщенной пряностью разомлевшего от наслаждения женского тела будили бодрящий романтический оптимизм, пока безадресный, просто потому что уютно.