Между прочим
Шрифт:
Что заставило пожалеть это ничтожество, Вика не способна была вспомнить. Шевельнулось что-то невнятное внутри, задрожало непонятной силы сочувствием, несмотря на брезгливость и промелькнувшее едва уловимо ехидное злорадство, — так тебе и надо!
Подняла, обтёрла, — живёшь-то где, бедолага?
— У-у-у, — мычал подопечный, тыча кривым пальцем в пустоту, — вот!
— Что делать-то с тобой? Дочь у меня дома, испугается чучела такого. Ладно, в коридоре поспишь.
Как она его волокла, как тащила… не приведи господи испытание такое кому другому.
Добрались.
Утром Вика была удивлена несказанно. Незнакомец с помойки ждал в кухне с горячим завтраком.
— Я тут слегка похозяйничал. Прости. Ты кто, как я тут оказался?
— А ты? Нажрался как свин, валялся в грязи…
— Не бранись. Горе у меня. Годовщина как жена преставилась, царство ей небесное. Удивительной доброты и кротости была женщина. Жить не хотелось.
— Отогрелся, ожил… теперь захотелось… жить?
— Я бы… не обижайся… у тебя остался. Благодарен. В ножки кланяюсь. Не смотри, что на бомжа похож. Винюсь.
— Говоришь много. Завтракай и иди.
— Не смею противиться, перечить, спасительница. Меня Евгений зовут. Евгений Витальевич Зарубин. Я тут номерок телефона записал. Хотелось бы ваши заветные циферки узнать.
— Ага! Плавали — знаем. Мне дитё кормить надобно, а не альфонса из подворотни.
Ничто в груди Вики не ёкнуло, не послало знак, что именно это шанс.
Кто бы знал.
На следующий день началось. Звонки по телефону, курьеры с букетиками разноцветных хризантем, письма без обратного адреса на конверте с доморощенными стихами.
Мелочи, а приятно.
— Виктория Леонидовна, спасительница моя. Пропадают два билета в Современник на Три сестры по Чехову. Спасайте.
— Ирочку не с кем оставить.
— Беру на себя. С вас согласие и только.
Шаг за шагом Евгений Витальевич входил в её жизнь. Без пошлых намёков, без попыток обладать. Втроём гуляли в парке, вместе выезжали на выходные в пригород, посещали выставки.
Виктория Леонидовна боялась спугнуть хрупкое равновесие, в котором пребывала последнее время. Женщина ждала что вот-вот, уступить всё равно придётся — не дети, и всё хорошее закончится. Так было всегда, так будет. Над тревожной кнопкой уже была занесена рука.
Судьба.
Время шло, ничего драматического не происходило.
Случилось и то, чего ждала и боялась. Не сказать, что фейерверк эмоций, но здорово, просто замечательно.
Вскоре съехались. Редкую ночь проводили порознь. Он непременно встречал Вику с работы с полными сумками, — чур, готовлю я. И не спорь.
А потом, когда от аппетитных запахов голова шла кругом, Женя накрывал стол, наливал по бокалу вина, — за любовь, Вика, за нашу с тобой любовь!
Это было так приятно, что тебя ждут, заботятся, что в доме уютно пахнет мужчиной и ребёнком, что счастье не фонтанирует понапрасну, а тихо плещется в устойчивых берегах.
Оказывается, нет нужды, чтобы сердце вдребезги и эмоции через край.
Без наивной романтики и безудержной страсти тоже неплохо. И всё стало можно,
Сказал, что я клеевая
— Люська, будь человеком — расскажи, как он. Было у вас чё? Из-под носа ведь увела.
— Ага, чтобы ты потом в твитере или стограме про меня чего-нибудь похабное начирикала. Чай пили… с баранками, на небо смотрели.
— Так я и поверила. Я тебе всё-всё про себя, а ты мне ничего. Такая, значит, дружба!
— Да ладно. Конечно же, было.
— Колись! Только, чур, не врать.
— Ну-у… пришёл. Розы, пятнадцать штук приволок. Белые, с кулак величиной. Шампанское. С виду настоящее. Не удалось отведать.
— Свежесть небось от букета, на всю комнату? Признайся — визжала от восторга, на шею кидалась? Такого красавчика зааоканила!
— Глупости. Я цену себе знаю. Какой аромат… так — ничего особенного. Рот до ушей, глаза в кучку. Уставился в центр вселенной, словно паралитик и молчит.
— Не томи, Люсь, куда уставился-то?
— На футболку.
— Грудь понравилась?
— Откуда мне знать. Наверно футболка с надписью. Прикололась слегонца, ты же меня знаешь.
— Типа, отдамся в хорошие руки? Понимаю. А ты? Ужин при свечах накрыла, три аккорда на гитаре… а напоследок я скажу-у-у… как ты умеешь. Даже я иногда рыдаю. Плакал наверняка, в ногах валялся, клялся в вечной любви. Люська… ты просто супер!
— Готовила я. Утку по пекински, салат “Любовница”, королевскую ватрушку размером со сковородку.
— С ватрушкой ты здорово придумала. Тонкий намёк на толстые обстоятельства. Инь-ян… сунь фал в чай вынь-су-хим. А он… со спины такой подкрался… руку в запретную зону, дрожит весь от возбуждения, изнемогает. Ещё бы. Ты девчонка аппетитная. Поцелуй в шею, ушко языком теребит. Ты вся потекла. Стонешь вполголоса, цену набиваешь. Завидую. Каков, шельмец! И ведь не скажешь, что хват. Что дальше-то было? Танцевали впритирку… или того… сразу в постель?
— Музыку слушали. Цоя. Когда твоя девушка больна.
— Клюнул? Меня бы кто так вылечил!
— Шампанское минут двадцать открывал. Облил с ног до головы.
— Как романтично! Разделись, конечно, и под душ. Он тебя пеной, интимный массаж. Безумно люблю под душем. Офигеть! Дай руку, слышишь, как сердце стучит! Давно у меня такого не было. Стихи ему читала?
— Как бы да, пока он пол отмывал…
— Какой нафиг пол, когда эмоции бурлят, когда любви хочется! Свои стихи-то или те, дай вспомню: голова предательски горяча, ты лежишь в рубашке с его плеча, он в своей дали допивает чай, красный «Marlboro» мнёт в руке. Наливает виски и трёт виски, защищаясь рифмами от тоски, разбивая вдребезги ветряки в неуютном своём мирке. За окном туман, впереди рассвет, из душевных ран льётся маков цвет, вытекает жизнь, исходя на нет, но не им будет сорван куш. Ядовитым дымом струится ночь, в кружке горький чай, а в стакане скотч… забыла, что там дальше. А, неважно. Романтика на грани. Даже я поплыла… представляю, что с тобой творилось. А он… из тебя клещами тянуть надо?