Между прочим
Шрифт:
Хорошо и только — разве это не причина для жизнерадостности?
Меланхолию как рукой сняло.
Катенька смело дышала в Витькино ухо, пыталась заглянуть в глаза, через них в душу, такую родную, такую отчего-то понятную, как раннее детство и родительский дом. Ей так хотелось, чтобы никогда не кончался этот удивительный вечер.
Пробуя новые отношения, она всегда проводила маленький невинный эксперимент: если прикосновение к его ладони с зажмуренными глазами рождали приятную невесомость, лёгкое головокружение, к тому же появлялся лихорадочный пульс
Сейчас был именно тот случай: воображение поспешило разыграть партию на семь ходов вперёд, результатом чего выдало однозначное поражение оппонента и полный триумф. Медлить вроде не имело смысла.
— Хочешь, останусь… если не боишься последствий? Споём дуэтом… постоим, так сказать, на краю. Это я так, в тон игривому настроению, — неожиданно поправилась она, — не подумай чего дурного. Чужого счастья мне не надобно. Своё бы в руках удержать.
— Предположим мы анфас на фоне звёзд, — выводил замысловатые рулады очарованный откровенностью мужчина, — и в первый раз в моей руке твоя рука. Что за банальная строка? Но лучше нет пока… какая же ты… милая, уютная, какая хорошенькая — просто чудо дивное. Можно губки твои румяные на вкус отведаю? Не отвечай — сам угадаю.
Виктор отложил инструмент, взял девушку за руки, — понял, увы, не судьба. А говорила, останусь. Жаль. Может в другой раз. Увы, сегодня день поистине уникальный, как солнечное затмение. Я не волен свободно распоряжаться собой, потому, что женат, потому, что несу перед супругой ответственность, потому, что честное слово ещё не испорчен. Но сегодня я болен… тобой. Ты всколыхнула во мне прочно забытое, вытертое за ненадобностью из памяти, глубинное, волнующее, манящее чувство новизны, азарт охотника.
— Намёк на то, что я дичь. Забавно. Лучше бы промолчал. Люблю сама… всё сама. Ничего не могу поделать с характером. Спасибо за приключение. Представляю, как тебя любит… твоя Люсенька, если даже я… чуть не попала в силок восхитительного соблазна, чуть не растаяла. Мне пора.
Катенька грациозно встала, невесомо клюнула губами в щёку, — в следующий раз побрейся. Проводишь?
— Спрашиваешь! Как положено — до калитки.
Катенька, удивительно стройная, соблазнительная до жути, загадочно улыбаясь, стояла в дверном проёме, до одури сладкая, с восхитительно миниатюрной грудью, словно ждала, когда Витька начнёт умолять остаться.
Нет, не начнёт. Манипулировать им — занятие бесперспективное. Он мужчина — этим всё сказано, хотя заласканное намёками и не получившее разрядки тело сладко стонало, требуя немедленной сатисфакции.
У неё характер, у него тоже.
Так и расстались. Катенька укатила на такси, а Виктор вернулся в пустую квартиру.
Растревоженное тело бунтовало, снилось непонятное: словно вернулась Люсенька. Был как бы праздник плоти. Жена вытворяла такое… о чём ни подумай — всё с энтузиазмом, с невиданным рвением исполняет. Вот только глаза, губы… почему-то Катины. Просто бред. Словно на глазах у жены грешил без зазрения совести.
Как
Виктор готов был позвонить брату, чтобы узнать, где живёт обольстительница, да она сама явилась.
Прошла не спросясь, швырнула в руки верхнюю одежду, — Люсенька, как я понимаю, ещё не вернулась, а я… я решила сдаться на волю победителя… без боя, — демонстративно стянула трусики, не заголяя юбку, переступила через них, — это, — показала на ажурную тряпицу, — Рубикон. Но на лёгкую победу не рассчитывай. Заслужи.
— Я тебя ждал.
— Не сомневалась. Сама три дня болею. Не скалься, твоей заслуги в том нет! Почую, что торжествуешь, злорадствуешь — пожалеешь. Напои меня для начала, подготовь, чтобы стыдно не было… не оттого, что у жены хочу умыкнуть, потому, что сама под тебя стелюсь. Я ведь в тот день хотела остаться. Гордость мою уязвил. Чем — не скажу, сама не знаю, но задел, унизил. Я так кипела, так злилась, отомстить мечтала. Ладно, быльём поросло. Я сама не подарок. О себе расскажу всё, о чём спросишь, тебя тоже хочу послушать. Чего молчишь?
— Ты мне в тот раз сказала, лучше бы молчал, не помнишь? Рыбу в маринаде будешь? Коньяк или вино?
— Всё буду. И тебя… буду. Поцелуй… пожалуйста. Как я проголодалась! Всё ты виноват.
Красота женщины вовсе не равнозначна неотразимой сексуальности, хотя и того, и другого, так он видел, у Катеньки было в избытке.
Поцелуи растянулись на добрых полчаса, потом девушка набросилась на закуски. Ела жадно, словно жертва булимии, а Виктор, пользуясь моментом, ловко совращал желанную гостью, искушая ласковыми губами нежную шею, мочку уха, плечо.
Она потешно напрягалась и жмурилась, временами забывала глотать, не в силах сделать правильный сиюминутный выбор между нервным голодом и наплывом желания иного рода.
Хозяин не торопился, несмотря на то, что доступ к тайным знаниям был открыт: сама, значит сама.
Он ждал сигнал, условный знак: телепатический, акустический, тактильный — не важно.
Катя ела и ела, потом заплакала, — я что, такая страшная, такая уродина, что ты меня не хочешь!
Сколько же в ней было загадок, сколько противоречий — не сосчитать, но слаще этой взбалмошной девицы ни до, ни после Виктор ничего не пробовал.
В постели с ней он буквально сходил с ума. Катенька позволяла любые вольности, но после финала неизменно рыдала. Любовник ласково уговаривал заплаканную девочку, гладил по головке, прижимал, шептал на ушко нежности, признавался в любви и утешал, утешал: до полуночи на кухне, потом в постели, после в горячей ванне, опять в кровати.
Самое удивительное — силы и желание только прибывали.
Катенька вновь и вновь взрывалась приступами судорог, агонией сладострастия, кричала, прикусывая до крови ладонь, выгибалась, запрокидывая голову, ненадолго отключалась, бросалась в объятия и снова рыдала, впадая в транс, пробуждающий у него и у неё неодолимое стремление вновь слиться.