Не дождёшься за нас тостана банкетах в пивных трестах,но приличного мы роста,и на форуме нам место!Не хотелось бы нам хвастать,а таланта у нас – вдосталь.Мы могучая, блин, каста!и расти нам годов до ста.Пусть в кармане подчас пусто,да на курсе у нас чисто.Мы не ждём для себя бюстов,и не слушаем мы свиста.Из особого мы теста,но лисицам не съесть – баста!Мы – в основе, а не «вместо»,хоть повыше и дрянь часто.А шедевры лепить – просто.Надо лишь замесить густо.Ибо нет на стихи ГОСТа,как на авторов – нет дуста!
«Сограждане!.. Коллеги!.. Господа…»
Сограждане!.. Коллеги!.. Господа!..Товарищи (простите за архаику)…Не надо слабых авторов охаивать,послушайте, пожалуйста, сюда.Не сведущим, как должно, в языкетруднее, чем изысканным и метким.Возьмите
за основу этикет,не торопитесь клеить этикетки!Ночной порой, в сумбуре дел дневных —они под игом страсти всемогущей,творениями их наводненысловесности развесистые кущи,а вкус лишь иногда ночует там…всё так… Но уважайте чувство вчуже,и не швыряйте камни по кустам,намереваясь подшибить пичужек.Оставьте им надежду на успех!Решил неаттестованный любительсказать в защиту тех, кто не успел,не вышел на высокую орбиту,но, обретаясь в домике саманном,мечтает сделать хижину дворцом…В защиту наших братьев-«графоманов»и одного, кто был моим отцом.
«Свет мой, Оля, пригубить любимый тобою размер…»
Искандер, эти реки тесны и горьки для того…
Ольга Андреева
Свет мой, Оля, пригубить любимый тобою размер —как тенями совпасть на негреющем солнце предзимнемили почку стиха обнаружить на чёрной лозине,запасая терпение к долгой суровой зиме.И однажды, в промозглую оттепель, коли суметь —развернётся, зелёная, на углежога корзине,и бессмертной улыбкой сквозь слёзы Джульетты Мазиныпеременится к лучшему жизни дурная комедь.…Это правда, что тесно и горько. Но верно и то,что речушки горьки оттого, что предчувствуют море.По уклону судьбы, по излучинам их траекториймы вольёмся в иной грандиозный и грозный поток.«Камень, брошенный в воду, всегда попадает в мишень…»Примечательный факт. Очевидно, мы целимся точно.Всё случится: стоим ли ещё над водою проточной,утоляем ли жажду, хоть нету напитка горшей.Берегами бродя, отложив океан «на потом»,или в реку войдя, оступаясь в стремительной влаге —на каком опрометчивом и предуказанном шагеотдадимся течению, руки раскинув крестом?..
Из Арбена Кардаша
Останься собой
Меняется мир, как во сне,и все человечество – тоже.Ни совесть, ни честь не в цене,и смысл устремлений ничтожен.И нет никого на нелегком пути,к кому обратишься в печали любой…Но душу унынием не замути,останься собой.И клятвы мужские пусты,в делах – ни размаха, ни соли,а женщин, забывших про стыд,игла нетерпения колет.И власть прибирают лукавством умакрадущие, лгущие наперебой…Но совесть свою о соблазн не ломай,останься собой.В дорогу!.. Пройди перевал,отправься к далёкому морю,частицей всего, где бывал,себя ощути на просторе!Ведь прежнее солнце блестит с высоты,и так же широк небосвод голубой,деревья и птицы с тобою «на ты»!Останься собой.Природы апостолом став,миры для грядущей Вселеннойна чистом пространстве листатвори для себя вдохновенно.Но помни, что это не даст барыша,достойно мирись со скупою судьбой.Поэт зачастую живет без гроша.Останься собой…Ты слабости мира поймешь,но их не пускай на бумагу,а верным пером преумножьлюбовь, окрыленность, отвагу,и жизни, где ценят духовности свет,отдай просветленного сердца любовь.Сверяйся с бессмертной душою, поэт!Останься собой!И если умрешь, одинок,печаль не увидев на лицах,и если с твоей сединойни род, ни народ не простится, —не сетуй на жизнь. Ведь она не былабесплодным трудом и чужою рабой.Рассеявшись прахом, сгорая дотла —останься собой.И память о сути твоейразделят с тобою по правудороги, просторы полей,пустыни, альпийские травы,и строки, которые, слив голоса,с листа прозвучали победной трубой,и Те, кто открыл для тебя небеса…Останься собой.
О поэте Шихнесире
Лезгинской мудрости урок гласит: «У старшего в родуспроси совета.А нет – у ранней седины, у друга, знавшего беду,спроси советаА не найдёшь – у валуна, который обточили льды,спроси совета,У первой влажной борозды, у горной пенистой водыспроси совета».А я стараюсь у того, кто сердце рифмой разбудил,просить совета,Пусть нет его среди живых – но у тропы, где он ходил,просить совета,У эха отзвучавших слов, которых помню ритм и слог,просить совета,У камня с именем его, который в изголовье лёг,просить совета.Но если трудно станет вдруг тебе, от мест родных вдали,просить совета —тогда найди и собери, как редкий дар своей земли,стихи Поэта.Там есть и камень, и ручей, и борозды весенней бег,в строфе чеканной,И в них живет уже навек седой и мудрый человекиз Лезгистана…И сам поэт в стихах живет. И жизни слышится напорв звенящих строках.Его тропа вплелась в узор таких же троп на склонах гор,в заветных строках,И слышен в них гортанный зов, позвонче многих голосовзвучать способный,И муж – и мальчик там босой… И плачет утренней росойчинар надгробный…У друга с белой головой, у старца,
камня и рекиспроси совета,Спроси у дерева того, и у всегда живой строкиспроси совета —и дом не оскудеет твой, и дух, достойный этих книг,не станет сирым!Счастливец ты, нашедший их, открывший мудрости роднику Шихнесира…
Из Риммы Аванесян
Гора
1. «Кружевные утёсы, туманы лесов…»
Я – армянин. Я стар, как Арарат,
и башмаки мои от вод Потопа влажны.
Геворк Эмин
Кружевные утёсы, туманы лесов,безысходности давняя тема…Снеговым полотном закрывает лицовеликан – отчуждённо и немо.Тишина и безлюдье расщелин и скали отроги, поросшие синим…От зубчатой гряды наплывает тоска,как от ветки безлистной в пустыне.День прошёл. На горах – умирающий свет…Их томление неразрешимо.Но алмазно сияет в своём торжестве,доставая до солнца, Вершина!Охвативший полнеба, в венце облаков,на заре или в час полудённый —богоданное имя несёт высокоАрарат, Армянином рождённый.
2. «…Она, моя гора! И только армянин…»
А перед тем я всё-таки увидел
библейской скатертью богатый Арарат.
Геворк Эмин
…Она, моя гора! И только армянинтак мог сказать о ней…Сияющий коралл над дымкою равнин —её снега и льды. И первыми онивбирают краски дней.Чеканной кромки блеск тревожит и манит,чем дальше – тем сильней.Стремящаяся ввысь, далёкая, как рай,понятная, как друг —застенчиво тиха, когда скалистый крайвуаль накинет вдруг.Плывущая к тебе туманная горасмыкает мыслей круго том, что мы – бойцы, вершины – нам родня,а память – наш оплот.И мудрости отцов – священного огня —у нас не отберётвся боль сердечных ран, что каждому из нассудьбою суждена.И кровью запеклись – печаль армянских глаз,святые имена…Далёкая мечта, томящая всегда,настолько велика,что канувшие в грусть минувшие годауже равны векам.Но есть надежда в нас.Найдя у смерти брод,не сдался, не погас —творит себя народ.Он любит жизнь, и вот —живёт!
Версия
Когда захочет ушедший генийнайти дорогу из мира тенидля строк, которых не довершил,то некий автор, живущий ныне,наивно верит в своей гордыне,что это – перлы его души.Но в этот раз он простой спирит,пускай и послано это свыше,пустой тростник в камышовой крыше,и ветра прихотью он творит.Любимец муз и певец харит,он ловит шёпот, дыханья тише,и мысли тех, кто уже не дышит,но кто пером его говорит.
* * *
«Осенний крик ястреба»
И. Бродский
1. «…Наряду с другими – и нашего брата…»
…Наряду с другими – и нашего брата —поэта смущающий странностью голоса,он когда-то был persona non grata,но, возможно, был и посланцем Логоса.Из статьи о нём (для многих – кумире),написанной до того, как его похоронят:«Противостояние человека жёсткому мируосмыслено в духе романтической иронии».Уникальность этого эстетического фактаобусловлена неповторимостью автора.Уберём же предвзятости катарактуи оценим факт из ближайшего «завтра».Он звучит привычному вопреки,игнорируя нормы во многих случаях,и порезаться можно на сколе строки,и висят абордажные рифмы-крючья.Он внедряется в память – и раной саднит,он какой-то жестокий секрет постиг,оставаясь при этом только однимиз бесчисленных срезов реальности.
2. «…Далеко от Нью-Йорка и Сан-Диего…»
…Далеко от Нью-Йорка и Сан-Диего,и от прерий, затканных ковылём,где в избытке снега – но только снега,где скребёт о мели паковый лёд,где и летом не щедро солнце к природе,а зимой – лишь складчатые миражи,иногда отрешённым сознанием бродиттот, который с бродяжьей фамилией жил;той же нации, но не из тех людей,что опять покупают в Намибии копи:препаратор фразы, поэт-иудей,безразличный к попыткам офсетных копийсо стилистики нобелевского лауреата,равнодушный к всемирному «гран-мерси».…Голубой бриллиант в девятьсот каратовна канадском чёрном небе висит.Льётся чёрная тьма из Большого Ковша,сыплет с Млечной Тропы молоко сухоев эту тьму, где неровно мерцает душа,не нашедшая в жизни себе покоя.И молчания песня – как долгий войнад волнистым пространством сухого снега,под луной, ледяным бессмертьем больной…И алмазный шип – безумная Вегаумножается в блеске сионских звёзд,в мириадах кристаллов, готовых вспыхнуть.Длятся тени, упавшие в полный рост,длятся скалы, лиственницы и пихты,из прорехи времени выпавший цент, —длится миг между «будет» и «только что спето»,и почти не заметен рашен-акценту равнин, облитых алмазным светом,но отсюда ближе к цепочке дюн.Там такой же снег с таким же альбедо,там он был – и был беззащитно-юн,там живет не забытая им обида —только память, без доли телесного брутто —неостывшим, давним, усталым горем…Ястребиный пух из Коннектикутапорошит из туч над Балтийским морем.