Мгновение
Шрифт:
Этингер миновал перекрёсток. Незнакомец не свернул.
Историк остановился, встал от солнца и сделал вид, что читает сообщение на комме. Преследователь тут же замедлился, снял сандалию, и, прыгая на одной ноге, начал искать впившийся в ступню камешек. Все движения его выглядели до того естественно, что Рун на секунду почувствовал себя идиотом. Но стоило только снова двинуться к дому, как всё встало на свои места - незнакомец мгновенно обулся и пошёл следом.
“Это уже ни в какие ворота, - подумал Этингер, стараясь не выдать волнения.
– Он ведь даже не скрывается толком. Неужели меня совсем за барана
В голове затрепыхались мысли о самообороне. Под рукой не оказалось ничего похожего на оружие, да и драчуном Рун был посредственным. Зато он по счастливой случайности знал способ испортить электронный замок. “Если что, захлопну дверь у него перед носом. А потом что? В окно сигать? А, там видно будет”.
Но преследователь не вошёл за ним - остался на улице, делая вид, что любуется видом. Этингер посмотрел на него через затемнённое окно и сразу направился к Амине. Красная лампочка на ручке двери говорила о том, что дверь заперта. Рун позвонил. Лампочка, словно немного поразмыслив, зажглась зелёным. Рун толкнул дверь и увидел ещё одного незнакомца, стоящего прямо напротив.
Потом мир пошатнулся.
Цепляясь деревенеющими пальцами за ручку, которую так и не успел отпустить, Этингер сполз вниз. Перед лицом оказались матовые чёрные ботинки, топчущие мягкое половое покрытие. На сверхнизких частотах гудели чьи-то голоса. Горчил табачный дым.
Шею ломило до онемения. Руки онемели до ломоты. Мир снова вздрогнул, пол выскользнул из-под лица; всё вокруг завращалось, запрыгало: краски смешались и опять разделились, но уже по-новому. Деталь за деталью Рун осмысливал возникшую перед ним картину.
Амина лежала на спине и смотрела вверх - статично, бессмысленно. Растрёпанная красная прядь лежала поперёк лица. Женщина не шевелилась.
Из груди Этингера, как из дырявой резиновой камеры под давлением, через глотку стравливался еле слышный сип. В глаза впивались острые осколки. Из приоткрытого рта по губе скользнула струйка слюны.
Время, натужно вздохнув, замерло, но его снова разбудили своим гулом голоса, лицо Руна накрыла чья-то рука - и дальше была только чернильная темень.
17
Миры один за другим ржавели и разваливались, и каждый раз ошмётки старого служили колыбелью для нового. Они обволакивали Этингера нестабильной, изменчивой материей - не сны и не галлюцинации, а что-то куда более реальное и осязаемое.
То он барахтался, запутавшись в водорослях, по другую сторону защитного стекла “Миллениума” и, задыхаясь, наблюдал за не замечающими его учёными. То вдруг за тем же самым стеклом оказывался круглый аквариум, в котором плавали скелеты рыб, а Рун смотрел на них из искажённой водной линзой реальности. Он попытался пошевелиться - и не смог, потому что в один миг стал частью трёхмерного слепка, такого же, какие он изучал на работе. Разница состояла только в том, что слепок этот не имел пределов - он заковал в кандалы безвременья всю вселенную. Пустота словно превратилась в прозрачный камень, а Этингер застрял в ней, как насекомое в янтаре. Если движение - жизнь, то историк был на сто процентов мёртв.
Потом из ниоткуда возникла полутёмная комнатка, без окон, пустая, с одним только стулом
Тогда Этингер осмотрелся совсем иначе. Одежда на нём оказалась явно чужая и явно самая обычная - без терморегуляции и прочих удобств. Коммуникатор с руки тоже пропал. Запястья были притянуты к столу стальными обручами на манер скоб - даже чтобы почесать лоб, пришлось изворачиваться. Лодыжки точно так же крепились к ножкам стула.
С некоторым трудом оглянувшись, Рун разглядел за своей спиной дверь. В комнате и в самом деле больше ничего не было - только тени, жмущиеся по углам, да круглая коробка часов. Они висели на стене напротив Руна, массивные, архаичные - секундная стрелка при каждом рывке лязгала, словно билась о железный ограничитель. Часовая и минутная, образуя прямой угол, показывали на двадцать две минуты второго.
Этингер не знал, с какого момента кончилась реальность и начались видения, зато вспомнил недвижимую, точно изваяние, Амину. От этого воспоминания в гортани нещадно зажгло. Рун понятия не имел, где находится даже он сам, но при мысли о том, что пострадала Канзи, захотелось выскочить из собственной кожи.
– Эй!
– крикнул он.
– Есть тут кто-нибудь?!
Его голос разметался гулом по комнате, но быстро утих под неумолимыми щелчками часов. Те, как назло, тикали медленно, словно время загустело в дёготь.
– Твари, - пробормотал Рун, не дождавшись ответа.
– Скоты.
Очень хотелось пить. Слишком туго притянутые запястья ныли, немели ступни, болела шея. Но все эти неудобства терялись на фоне пожара, что полыхал в те минуты у историка внутри. Неизвестность глодала его не хуже пламени, разгулявшегося в средневековом городе, а страх лишь подливал масла в огонь.
“Это Эйдженс. Больше некому. Они как-то узнали о том, что мы причастны к взлому. Синклер нас сдал. Или это его подручные? Я уже давно очнулся, и никто не спешит меня допрашивать. Если меня здесь держат не ради допроса, то для чего? Может, решают, что со мной делать? Что-то там выяснили и теперь высчитывают оптимальный путь к наилучшему для себя исходу. Грёбаные тоталитаристы... Где Амина? Надеюсь, эти мрази обращаются с ней лучше, чем со мной. Она не должна пострадать... Не должна...”
Когда минутная стрелка описала полный круг, Рун начал думать, что о нём попросту забыли. Сначала он пробовал докричаться до похитителей, потом просто звал на помощь. Никто не ответил. Этингеру казалось, что он сидит в этой комнатушке по меньшей мере сутки, а часы показывали только без двадцати три.
Ещё через час Рун пережил приступ паники. Ему вдруг взбрело в голову, что он так и умрёт от голода и жажды, как похороненный заживо. Историк начал рваться изо всех сил, но не смог даже стул сдвинуть с места - тот оказался привинчен к полу, как и стол. Зато руки и ноги заболели сильнее. Это-то его и отрезвило.