МИ (Цикл)
Шрифт:
Глава 36
Ханнис Арк разбирал сложное переплетение элементов в записи, сделанной на языке Творения на древнем Лазурном свитке, разложенном посреди беспорядка на столе, и не удивился, когда в помещение, точно едкий дым, принесенный сильным порывом ветра, ворвались семь бесплотных фигур. Схожие с потусторонними, призрачными существами, они беспорядочно кружились по комнате, иногда переплетаясь друг с другом, и свободно парили среди установленных на подставках неподвижных, безмолвных чучел медведей и других хищников. В небольшой
Поскольку семеро нечасто пользовались дверями, ставни на окнах первого этажа несколькими ярусами ниже не закрывались, бесстрашно позволяя проникнуть любому. И семеро частенько являлись через открытые ставни, хотя на самом деле нуждались в этом ничуть не больше, чем в открытых дверях. Они могли просочиться через любое отверстие, в любую трещину, как испарения, поднимающиеся по утрам над стоячей болотной водой в канавах, пролегающих темными полосами через торфяные пустоши.
Ставни держали открытыми для того, чтобы показать всем, включая этих семерых: Ханнис Арк не боится ничего.
В широкой долине ниже цитадели множество людей в Сааведре, столице провинции Фейджин, на ночь закрывали ставни.
Все люди в Темных землях так поступали.
Между тем запирать ставни на ночь из страха перед тем, что могло таиться снаружи, было мудро. Это было разумно для проживающих ниже, в городе, и вдвойне разумно для обитателей более отдаленных районов. В ночи таились вполне осязаемые опасности, существа, охотившиеся с помощью клыков и когтей, — их стоило бояться. Но помимо них были и другие опасные создания, чье приближение редко можно было заметить, во всяком случае прежде, чем не становилось слишком поздно.
Невзирая ни на что, Ханнис Арк не боялся тварей, приходящих в ночи. Он подчинил эти стихии собственным целям, управлял ими, и это делало его самого источником страха, а не жертвой. Он раздувал горящие уголья страха в сердцах других, чтобы те всегда были готовы с радостью расстаться с жизнью, лишь бы послужить ему.
Ханнис Арк хотел, чтобы его боялись. Ведь если его боятся, значит, его уважают, повинуются ему и склоняются перед ним. Но он давно убедился, что люди не станут бояться его без причины.
Нет, в отличие от большинства проживающих в Темных землях самого Ханниса Арка страхи не тяготили. Основу его жизни составляла непрерывная, незатухающая ярость — ярость, походившая на живущее внутри него существо. Ярость, которая не оставляла места страху, не позволяла ему найти точку опоры.
Эта всепоглощающая ярость, живущая в нем, была для него ярко горящей путеводной звездой. Она вечно подстегивала его, наставляла, даже попрекала, понуждая устанавливать власть великих заблуждений. Гнев был не только его постоянным спутником, он был его ближайшим другом, единственным другом.
Свет множества свечей, стоявших в канделябре в дальнем конце помещения, задрожал, когда
Молер, старый писец, сгорбившийся неподалеку над раскрытой на подставке массивной книгой, выпрямился, будто ему что-то послышалось. Одна из семи светящихся фигур скользнула вокруг него, погладила рукой по подбородку. Старик огляделся, казалось, ощутив прикосновение, но так и не понял, что это было.
Он не мог видеть фамильяров.
Женщина, стоявшая на страже позади, около дверей, могла.
Скрюченными артритом пальцами Молер коснулся щеки, но, не обнаружив причины ощущения, опять опустил руку и вернулся к записям последних поступивших из аббатства пророчеств, в то время как семеро по спирали поднялись к сводчатому потолку и теперь скользили среди массивных каменных арок, почти касаясь тяжелых балок, озирая мрачное, озаренное свечами помещение.
— Твой ход, — напомнил Ханнис Арк сутулому писцу.
Молер тут же бросил взгляд на своего повелителя, наблюдающего за ним.
— Ах да, обязательно, — сказал, он, отложил в сторону перо, прекращая работу над внушительной книгой, и прошаркал к каменному постаменту, где стояла доска с расставленными на ней резными белыми алебастровыми и черными обсидиановыми фигурами.
Времени, чтобы обдумать свой следующий ход, у него было более чем достаточно. Собственно, большая часть ночи. Ханнис Арк не торопил Молера. Он уже продумал большинство допустимых ходов. Ни один из них не казался удачным, хотя некоторые сулили не столь стремительную гибель, как другие.
Молер нерешительно протянул руку и, передвинув алебастровую фигурку на другую клетку, убрал с доски черную как смоль фигурку, стоявшую там прежде. Он поставил ее рядом с доской. Над этим ходом писец, похоже, размышлял несколько часов, — над ходом, которым он побил сильную фигуру и предвещавшим победу.
Ханнис Арк поднялся и, заложив руки за спину, прошествовал к доске. Он провел костяшкой указательного пальца по впалой щеке, давая понять, что потеря фигуры застала его врасплох и следующий ход требовал размышлений. Но это было не так.
Он подвинул вперед черную пешку. Молер надеялся как раз на этот ход, а потому был готов немедля продолжить. Не раздумывая, он тотчас взял пешку и поставил на ее место свою алебастровую ладью, чем создал своему противнику дополнительную угрозу.
Ханнис Арк вполне ожидал от старого писца подобной торопливости. В отличие от большинства людей Ханнис Арк не страдал недостатком терпения. Весь день до этой самой минуты, он практиковал сдержанность и терпение, как десятилетиями практиковал их в других занятиях. Наконец он потянулся тонкими указательным и большим пальцами и подвинул обсидианового ферзя на клетку, куда его соперник поставил свою ладью, сдвигая ее. Он зацепил светлую ладью мизинцем и убрал ее с поля, затем с подчеркнутой аккуратностью поставил битую фигуру рядом с доской.