Microsoft Word - VK Chapter 1.doc
Шрифт:
кто проектировал башни.
Башни достаточно высоки, чтобы проткнуть облака, а корни, которыми
они уходят в землю, еще длиннее. Христиане убеждают, что в башне, которая
построена на месте Ватикана, есть лифты, курсирующие в Преисподнюю и
обратно, а есть такие, что возят праведников прямо в рай.
Я тут прижал одного проповедничка, спросил, зачем в такой
безнадежной ситуации они продолжают оболванивать людей. Впаривать
бессмертие души
никто не пользуется! Христианский рай, должно быть, такая же унылая дыра,
как Собор Парижской Богоматери: народу никого, и повсюду слой пыли с
палец толщиной.
Тот затрепыхался, запищал что--то про образы для масс--маркета – мол,
надо говорить с паствой на ее языке. Надо было сломать этому трюкачу
пальцы, чтобы ему креститься не так ловко было.
На двухкилометровую высоту скоростные лифты взлетают за минуту--
другую. Для большинства этого времени как раз хватает, чтобы посмотреть
рекламный ролик, поправить прическу или убедиться, что между зубов
ничего не застряло. Большинство не обращает внимания ни на интерьер, ни
на размер кабины. Большинство даже не отдает себе отчета в том, что лифт
куда--то движется, хотя ускорение сдавливает и кишки, и извилины.
Согласно законам физики, оно должно было бы спрессовывать и
проклятое время – хоть чуть--чуть. Но вместо этого каждый миг, который я
провожу в кабине лифта, разбухает, распухает…
Я смотрю на часы в третий раз. Эта чертова минута никак не желает
заканчиваться! Я ненавижу людей, которые восхищаются лифтами, и
ненавижу людей, которые способны, как ни в чем ни бывало, разглядывать в
кабинах свое отражение. Я ненавижу лифты и того, кто их изобрел. Что за
дьявольская идея – подвесить над бездной тесный ящик, запихнуть туда
живого человека и предоставить ящику решать, сколько держать человека
взаперти и когда выпускать его на свободу?!
Двери все никак не откроются; хуже того, кабина даже не собирается
замедляться. Так высоко я, пожалуй, еще не забирался ни в одной башне.
Но на высоту я плевать хотел, с высотой у меня нет никаких проблем. Я
готов стоять на одной ноге на вершине Эвереста, только бы меня выпустили
из этого проклятого гроба.
Не надо об этом думать, иначе воздух кончится! Как я опять
соскользнул в эти клейкие мысли? Я ведь так славно размышлял о
заброшенном Нотр--Даме, об изумрудных тосканских холмах ранним летом…
Закрыть глаза, вообразить себя среди высокой травы… Я стою в ней по пояс…
Все по книжным
Сейчас…
Да откуда мне знать, каково это -- стоять по пояс в долбаной траве?! Я
никогда не видел ее ближе, чем с десятка шагов, и войти в нее точно бы не
получилось…
Зачем я согласился забраться так высоко? Зачем принял приглашение?
Да можно ли считать, что меня пригласили? Вот живешь ты тараканьей
фронтовой жизнью: бегаешь по траншеям щелей в полах и стенах, любой шум
относишь на свой счет и замираешь, готовый быть раздавленным. Но
однажды выбираешься на свет и попадаешься, однако вместо того, чтобы
хрустнуть и сгинуть, вдруг, крепко зажатый пальцами, взлетаешь куда--то
вверх, где тебя собираются разглядывать; разве это приглашение?
Кабина все продолжает подниматься. Экран во всю стену показывает
рекламу: размалеванная девка глотает таблетку счастья. Остальные стены –
бежевые, мягкие, сделаны так, чтобы не нервировать пассажиров и чтобы не
дать им расколотить себе башку в приступе паники; однозначно, восхищаться
лифтами есть масса поводов!
Шипит вентиляция. Я чувствую, что взмок. На бежевый пружинящий
пол падают капли. Горло не пропускает воздух, словно его сдавливает могучая
механическая пятерня. Девка смотрит мне в глаза и улыбается. Остается
тоненькое отверстие, через которое я еле втягиваю в себя достаточно
кислорода, чтобы не потерять сознание. Бежевые стены медленно, почти
незаметно сжимаются вокруг меня, норовя задавить.
Выпустите!
Ладонью я зажимаю девке ее улыбающийся красный рот. Ей, кажется,
это даже нравится. Потом изображение пропадает и экран превращается в
зеркало. Я гляжу на свое отражение. Улыбаюсь.
Разворачиваюсь, чтобы залепить кулаком по дверям.
И тут лифт останавливается.
Створки раздвигаются.
Стальные пальцы, пережавшие мне трахею, нехотя ослабляют хватку.
Я вываливаюсь из кабины в лобби. Пол выложен якобы камнем, стены
отделаны якобы деревом. Освещение вечернее, за простой стойкой –
загорелый благожелательный консьерж в свободной одежде. Никаких
надписей, никакой охраны; те, кто имеет сюда доступ, знают, куда попали, и
понимают, какую цену им придется заплатить за любой эксцесс.
Я собираюсь представиться, но консьерж дружелюбно отмахивается.
– - Проходите--проходите! За моей стойкой – второй лифт.