Михаил Кузмин
Шрифт:
Павлик здоров пишу. Нувель.
Телеграфируйте что с Павликом. Кузмин.
Простите, что так долго отвечал на Ваше письмо. Почти целую неделю я прожил в Петергофе и потому не мог видеть Павлика. Писать же Вам, не упоминая дорогого имени, было бы жестоко — и я ждал встречи с ним.
Наконец, третьего дня, видел его в Тавриде [549] . К сожалению, я не мог долго беседовать с ним, т. к. я был не один, но могу сказать, что он такой же, как и прежде. И нос Пьеро, и лукавые глаза, и сочный рот [550] — все на месте (остального я не рассматривал). Конечно, вспоминали Вас и сочувствовали Вашей тоске. Но почему, дорогой мой, такие мрачные мысли? Я понимаю Ваше теперешнее настроение, что вокруг Вас пустыня и нечем утолить жажду. Но впереди ведь возвращение, а с ним и новое свидание, которое будет тем слаще, чем дольше и тяжелее была разлука [551] . Понятно, я не стану Вас утешать Куропаткинским терпением [552] , но ведь скоро Вы приедете (надеюсь!), и тогда все преобразится.
Вчера вечером мы были у Иванова: Сомов, Бакст и я [553] . Вяч<еслав> был очень мил. Много говорили о Вас. Эль-Руми [554] чувствует к Вам большую нежность, чем когда-либо, и очень жалеет, что некоторые фразы его письма могли Вас огорчить [555] .
Ваше письмо меня чрезвычайно тронуло. Но
Чувствую, что мои слабые утешения не разгонят Вашей грусти, но ради тех же любимых мелочей [558] , умоляю Вас, не падайте духом, тем более, что конец пытки близок.
Что Вам сказать про себя? Мой Вячеслав на маневрах, других эскапад у меня нет. В Петергофе было скучно. И здесь теперь не особенно весело. К тому же физически я чувствую себя не совсем здоровым.
Ваши стихотворения мне понравились, хотя в первом чувствуется некоторая искусственность, а второе (первые 2 строфы очень хороши) написано несколько небрежно; мне не нравится тавтология: не могу я, мне невмочь, а «Паладин» нарушает стиль [559] .
В назидание, как нужно писать стихи, переписываю Вам гениальное произведение Рябушинского, прочитанное с гордостью Вяч<еславу> Ив<анови>чу:
Она идет, Как снег идет, Когда весною тает лед. Она цветет, Как пруд цветет, Когда трава со дна встает. Она лежит, Как сторожит (?), Обнажена и вся дрожит!! [560]С нетерпением жду «Элевсиппа». Его перешлет Иванов, для пущей важности. Пишите. Жду.
Душевно Ваш
549
Таврида — петербургский Таврический сад.
550
Отсылки к стихотворению Кузмина «Где слог найду, чтоб описать прогулку…»: «Твой нежный взор, лукавый и манящий <…> Твой нос Пьеро и губ разрез пьянящий…».
551
Скрытая отсылка к завершению одной из «Александрийских песен», не вошедшей в основной текст (см. письмо 26, примеч. 2 [в файле — примечание № 574 — верст.]).
552
От фамилии генерала Алексея Николаевича Куропаткина (1848–1925), главнокомандующего армией в Маньчжурии во время русско-японской войны.
553
О вечере 31 июля см. в письме Иванова к жене от 1 августа в статье «Петербургские гафизиты». В приписке к письму от 31 июля, сделанной 1 августа, Сомов сообщал Кузмину: «Вчера провели очаровательнейший вечер у Иванова — он, Бакст, Валечка и я. Вячеслав не мозгологствовал совсем. Говорили много и интересно. Читали присланные последние Ваши стихи. Я бы их очень хотел иметь» (Константин Андреевич Сомов… С. 94–95; печ. с уточнением по автографу: РНБ. Ф. 124. № 4084).
554
Эль-Руми — гафизическое прозвище Вяч. Иванова.
555
Имеется в виду письмо Иванова к Кузмину от 24 июля 1906 г. (Wiener slawistisher Almanach. Wien, 1986. Bd. 17. S. 438 / Публ. Ж. Шерона). См. о нем в дневнике Кузмина за 26 июля: «Письмо от Иванова, милое, но отвлеченное и туманное, и чем-то меня раздражившее».
556
Цитата из стихотворения Кузмина «Где слог найду, чтоб описать прогулку…»: «Ах, верен я <…> Твоим цветам, веселая земля!»
557
Отсылка к тому же стихотворению:
Твой нежный взор лукавый и манящий, — Как милый вздор комедии звенящей Иль Мариво капризное перо. Твой нос Пьеро и губ разрез пьянящий Мне кружит ум, как «Свадьба Фигаро».558
Отсылка к тому же стихотворению: «Дух мелочей, прелестных и воздушных…»
559
Имеются в виду следующие строки:
Сердце бьется, сухи руки, Отогнать любовной скуки Не могу я, мне невмочь. Прижимались, целовались. Друг со дружкою сплетались. Как с змеею Паладин…(Цитируется по автографу Кузмина, приложенному к письму 18. Критикуемое Нувелем сочетание слов было изменено (в окончательном тексте: «Я не в силах, мне невмочь…»).
560
27 июля Вяч. Иванов сообщал жене: «Курьез. Рябуш<инский> сказал, что пишет стихи! И сказал одно стихотв<орение>, которое так поразительно, что я запомнил его наизусть. Кажется, что страницы „Руна“ им украсятся. Если дело пойдет так, придется воздерживаться от сотрудничества». В письме от 1 августа он говорит, что 31 августа на вечере «…были импровизов<аны> очень веселые вариации на тему Рябушинского…».
См. записи в дневнике от 2 и 3 августа: «Сегодня ждал писем от Павлика и Нувель — их нет. Все остальные мои денежные дела, мои писанья, мои мысли об отъезде — всё затмевается этой мыслью — Павлик меня забыл. Но отчего это так терзает меня? На меня находит какое-то равнодушие, мысль о смерти все привычнее»; «Получил письма от Нувеля и Сомова, но не от Павлика, про Павлика очень мало, и я решительно не знаю, чем себе это объяснить и как поступить, ехать ли, ждать ли, телеграфировать ли». Письма от Сомова, упоминаемые в этой записи, опубликованы: Константин Андреевич Сомов… С. 94–95.
я рискую подвергнуться Вашим насмешкам. Дело в том, что, получив Ваши письма и особенно письмо от бесценного Павлика, я значительно успокоился [561] даже до того, что в более спокойном ожидании моего скорого теперь отъезда я написал вступление к дневнику: «Histoire 'edifiante de mes commencements» [562] . Это очень кратко (страничек 40 дневника), но мне кажется достаточным, и во всяком случае лучше, чем ничего. Написал до того 2 стихотворения, из которых первое послал К<онстантину> Андреевичу [563] . Павлик это время несколько закутил с гр. Шереметьевым <так!>, что он подробно и описывает, кроме того, мое одно письмо оказалось недошедшим, а другие идут страшно долго, вот и все причины его молчания, показавшегося мне здесь таким чреватым бедствиями. Относительно осенних затруднений, — они совершенно другого характера и вроде того, что было весною, когда я к Вам обращался [564] . Но я теперь крепко надеюсь на чудо, на судьбу, как-то всегда меня хранившую до сих пор. И потом, м<ожет> б<ыть>, превратности крайне интересны, я даже отчасти жалею, что у моих больших кредиторов нет векселей, чтобы меня посадить в долговую тюрьму. Только бы вы все не уехали зараз куда-нибудь. Этого бы я не перенес, такой мороки <?>.
Я думал, что молчание Павлика, с такой чрезмерной трагичностью истолковываемое мною, перспектива осенних дел так подействует на мое усилившееся здесь малодушие, что я что-нибудь выкину такое, что лишило бы нас возможности увидеться когда бы то ни было, но теперь, видя тщетность этих опасений, приветствую хотя бы скользкую, хотя бы en p'enurie беззаботную жизнь и весело предаюсь на волю случая и судьбы. Сомов упомянул в письме великое, во что я всегда верил и не знаю в каком ослеплении которое позабыл: l’Impr'evu [565] . Не непредвиденной ли была и встреча с Павликом, и неожиданно для меня самого загоревшаяся любовь к нему, и многое, если не все, в моей жизни. Мы ждем, принимаем и благодарим, хотя бы делали движения людей действующих. После последнего, кажется, довольно «бешеного» письма Вам смешно читать такие рассуждения, не правда ли?
Мы скоро увидимся, надеюсь, так же дружески, как и расстались. Мне жаль, что эти три недели пропали в бесплодных трагичностях, хотя жалеть ничего не надо.
Неизменно Ваш
561
См. в дневниковой записи 3 августа: «Утешения Сомова несущественны, хотя и прочувствованны и дороги мне. Вся моя путанность положения чисто матерьяльная, отнюдь не психологическая и не сердечная. Но, м<ожет> б<ыть>, я все предоставлю на волю Божию, благо, векселей нет. Но Павлик меня изумляет ужасно. Мне кажется в письме Нувель что-то скрытым и чем-то оно холоднее, чем первое. Что будет завтра? Я долго ходил по комнате, снова перечитал моих милых друзей и потихоньку запел дуэт из „Figaro“. Умереть? из-за денег? не малодушие ли это? Предоставлю все на волю Божию. Все весело принять — и бедность, и долги, и неплатеж, и даже бегство (как Вагнер), скажем, тюрьму (хотя векселей у меня нет), и даже, вероятно, несуществующую забывчивость Павлика, даже невозм<ожность> его иметь! В возбуждении я перечитывал планы „Aim'e Le Boef“. Завтра же писать! О жизнь! А в XVIII в. не убивали себя люди? А Вертер? Милые, милые, благословенные мои друзья, как я люблю вас! Долго еще ходил и весело лег спать».
562
Этот текст (опубликован С. В. Шумихиным // Михаил Кузмин и русская культура XX века. Л., 1990. С. 146–155; сокращенный вариант — Встречи с прошлым. М., 1990. Вып. 7) был создан по настоянию К. А. Сомова (см. его письмо от 31 июля 1906 г. // Константин Андреевич Сомов… С. 94), написан 4 августа, однако в дневнике оказался лишь в ноябре 1906 г., что, вероятно, объясняется тем, что Кузмин записал его где-то в конце дневниковой тетради, а потом, по мере ее заполнения, текст оказался в середине ноября.
563
Имеется в виду стихотворение «Из поднесенной некогда корзины…», входящее в цикл «Любовь этого лета», посланное К. А. Сомову в письме от 5 августа 1906 г. (ГРМ. Ф. 133. № 231).
564
См. письма 3–5 и коммент. к ним.
565
Имеется в виду письмо К. А. Сомова от 31 июля: «Зачем мрачные мысли, что мы не увидимся, что осень принесет Вам какую-то беду? Я уверен,
Целым ли получили Вы «Елевсиппа»?
я завтра или послезавтра выеду [566] и буду в Петербурге в субботу или воскресенье. Я жду не дождусь, когда я вас всех увижу, теперь
уже настроился на отъезд и думаю, что не буду дожидаться семьи сестры, которая думает вернуться в 20-х числах. Скоро ведь и Диотима [567] приедет. Я недавно послал Вам письмо в ответ на Ваше, не такое «бешеное», как предыдущие. Поцелуйте наше «fatalit'e» [568] , как я об нем соскучился! кто бы мог это подумать?! Отчасти я жду еще одного письма, чтобы спокойно ехать. Надеюсь, Вы продолжали дневник. Какое пиршество — Вас всех видеть. Как я люблю вас всех и милого, трижды бесценного Павлика! Что «Весы»: вышли или еще нет [569] ? Если не лень, м<ожет> б<ыть>, ответите; мне перешлют. Кланяюсь всем; всего ужаснее, если бы все разом куда-нибудь уехали.
Ваш
566
Планы уехать из Васильсурска были отложены. Кузмин отправился в Петербург вместе с семьей сестры 17 августа.
567
Диотима — прозвище жены Вяч. Иванова Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал (1866–1907). В это время она была в Швейцарии и вернулась 21 августа.
568
«Фатальность» — прозвище П. Маслова; впоследствии в дневнике Кузмина слово стало обозначать процесс близости с ним.
569
Кузмин с нетерпением ожидал выхода 7-го номера «Весов» с публикацией «Александрийских песен».
Письмо является ответом на не дошедшее до нас письмо Нувеля, полученное Кузминым 8 августа.
вероятно, Вы, если что-нибудь думаете обо мне, то воображаете меня уже летящим в Петербург к Вам и к бесценному Павлику. Но я еще здесь и выеду хотя на ближайших днях, но неизвестно когда. Сегодня или завтра приезжает не бывший здесь во время меня зять, и сестра говорит, что уезжать накануне его отъезда, тем более сделавши и в Петербурге такую же вещь, — значит иметь вид избегающего его встреч, чего нет на самом деле [571] . Успокоенный письмами крайне задушевными и милыми Павлика, я могу видеть и другие человеческие отношения и поэтому согласился подождать дня три. Как только будет известен определенный день моего отъезда, я извещу. Несмотря на некоторое успокоение, я все же рвусь всем своим существом к Вам ко всем, и каждый лишний час в разлуке все же тяжел мне. От Павлика я получил 2 письма через 2 дня: они меня очень обрадовали, так же, как Ваши с Сомовым меня снова поставили в число живущих [572] . Получили ли вы «Елевсиппа» и в неиспорченном ли виде? Как Вы все поживаете? Если по-старому, — значит, прелестно. Я от души приветствую всех. Теперь до скорого свиданья, милый друг, целую и благодарю Вас.
Ваш
570
Renouveau — «гафизическое» прозвище Нувеля.
571
См. в дневнике 9 и 10 августа: «…сестра обижается, что я уеду как раз накануне приезда зятя, не дождавшись, будто я его избегаю и т. д. И это действительно может иметь такой вид. Успокоившись за Павлика, я могу и подождать, и деньги подойдут, быть может»; «С „Кавк<азом> и Мерк<урием >“ приехал зять; солдат, обняв за шею обеими руками другого, долго напутствовал его разными поручениями. Писем не было; наши едут 17-го, долго рассказывались разные новости. Неладно с письмами-то, вероятно Renouveau Павлика не увидел. Теперь, впрочем, это не первостепенно важно, раз я имею известие от самого него».
572
Имеется в виду письмо Сомова от 10 августа (Константин Андреевич Сомов… С. 95–96), а письма от Маслова пришли 5 и 8 августа.
я Вам признателен за Ваше старанье, за Ваше участье, но отчего некоторый еле уловимый привкус кислоты есть в Ваших письмах последних двух? Я Вам завидую: окруженный друзьями, имея под рукою при желаньи веселые эскапады, занимаясь музыкой, живя в прелестном Петербурге, Вы могли бы делать по-прежнему из своей жизни — прекраснейший паутинный узор. Впрочем, м<ожет> б<ыть>, Вы это и делаете. Вероятно, Вы уже получили мое письмо с извещением о некотором успокоении. Сомову я писал тогда же и еще раньше со стихами «Каждый вечер я смотрю с обрывов», которое мне было бы жаль считать в числе пропавших [573] . Павлик после долгой лакуны пишет мне более или менее аккуратно, что позволяет мне спокойнее дожидаться все более и более приближающегося отъезда. Embarcation!
Как сладок весны приход После долгой зимы, После разлуки — свиданье! [574]Пройдя первую радость успокоенья, я несколько закис по врожденной склонности окисляться в одиночестве, так что писать ничего не пишу, но, конечно, это менее опасно, чем то состояние, в котором я был только что. Стремлюсь всем существом ко всем Вам и считаю часы, оставшиеся до свиданья. Что Вы пишете о «Сев<ерном> Гаф<изе>», меня живейше радует и интересует, только замысел печатанья справа налево мне кажется несколько неудобным для чтения [575] .
Я смешной человек: мне кажется скрываемая Вами какая-то перемена отношенья к моей любви к Павлику и к нему (не в смысле эскапад, конечно, а, м<ожет> б<ыть>, он дал повод считать себя более недостойным: не знаю, шантажистом, навязчивым, — что я знаю?). М<ожет> б<ыть>, это — вздор, который я выскреб из своего подозрительного и незанятого теперь воображенья? Вы пишете: «Пишите — я так люблю Вас читать». Но письма мои теперь — разве это чтение какое-нибудь? Я не могу их представить со стороны. По-моему, это — однообразное нытье и тревожная без оснований лирика, на которую я решительно не способен. Целую Вас и всех.
Ваш
573
Имеется в виду письмо К. А. Сомову от 30 июля 1906 г. (ГРМ. Ф. 133. № 231). Стихотворение вошло в цикл «Любовь этого лета».
574
Из стихотворения Кузмина «Что ж делать, что ты уезжаешь…», первоначально входившего в цикл «Александрийские песни», но исключенного из окончательной редакции. Полный текст см.: Кузмин М. А. Собрание стихов. M"unchen, 1977. Т. III. С. 445. Автограф — РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 10.
575
Имеется в виду замысел альманаха «Северный Гафиз», о котором Кузмину сообщал К. А. Сомов (См. письмо Кузмину от 10 августа // Константин Андреевич Сомов… С. 95). Подробнее об этом замысле см. статью «Петербургские гафизиты».
Письмо является ответом на не дошедшее до нас письмо, полученное Кузминым 11 августа. См. в дневнике за это число: «Письмо от нежного Павлика, от верного Renouveau. Гафизиты видаются у Сомова, был и Городецкий. Лететь бы скорей! Нежный Павлик пишет хотя просто и бесхитростно, но еще любовнее прежнего: вероятно, он получил уже мое самое сердитое письмо. Нувель пишет, что живет монахом по довольно серьезной причине. Триппер, что ли, у него?»
Не забудьте, дорогой Антиной, что я жду Вас завтра вечером. Приходите к 9-ти и принесите дневник [576] . Музыку к «Александрийским песням» я просмотрел и отправил в Москву сегодня [577] . Завтра напишу Феофилактову.
576
Встреча состоялась 29 августа. Кузмин записывал о ней в дневнике: «…я, заехавши в парикмахерскую, отправился к Нувель. Он сидел и играл увертюру к „Предосторожности“, — элегантная, веселая и блестящая, по-видимому. Феофил< актов > хочет изобразить Дягилева, Алешу Маврина, Нувеля, меня в „Александр<ийских> песнях“. Пришел Сомов. <…> Из дневника Вальт<ера> Фед<оровича> узнал, что Эль-Руми влюблен в Городецкого, у которого недавно родилась дочь, что [посвятителем] крестным Сомова был, кажется, сам Renouveau; потом долго, откровенно, отчасти зло, болтали; мне казалось, что ко мне переменились, не считают меня „своим“, сговариваются быть у Ивановых без меня, читают мне наставления. Это, вероятно, было наказанье за то, что днем у Иванов<ых> мое тщеславие было крайне польщено тем, что я, по их словам, malfam'e».
577
Имеется в виду неосуществившееся издание «Александрийских песен» с нотами в издательстве «Скорпион», оформлять которое должен был Н. П. Феофилактов. См. записи в дневнике Кузмина 24 и 25 августа: «Феофилактов просит нот, будто дело издания и вправду осуществится»; «Весь день переписывал ноты для Москвы».
578
Петроний (так же, как Renouveau и Корсар) — гафизитское прозвище Нувеля. Имя это использовано в заглавии стихотворения Вяч. Иванова, ему посвященного.
Кузмин вернулся в Петербург 21 августа, однако Нувеля в городе не было. Встреча состоялась лишь 24 августа. См. в дневнике: «Зашел к Нувелю, чтобы оставить записку, приглашающую его вечером, но застал его самого. Он говорил, что очень рад меня видеть, прочитал часть дневника, где история с болезнью, разочарование и Сомова и Renouveau в Павлике, отзывы о нем (после подозрения заражения), как „хорошенькой штучке“, пошлом, грубом и глупом (мнение Сомова) меня очень огорчили. Я почти жалел, что писал летние письма и думал не читать дневника, чтобы мое положение, в лучшем случае, не показалось жалким, если не смешным. К Renouveau почувствовал холодок и неприязнь, тогда как еще утром стремился к нему с открытой душою».