Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Шрифт:
Так, 16 июля 1932 года он писал в редакцию из станицы Вешенской:
«В двух последних отрывках обнаружил «досадные описки», которые крайне необходимо исправить.
В отрывке для 5 №, на странице 21 (третья строка сверху), написано: «На объединенное заседание бюро райкома партии и районной КК к десяти часам утра 28 марта».
Надо: «…к десяти часам утра 27 марта».
В последнем отрывке (для 6 №), на странице 26, есть фраза: «Медвяный аромат распускающихся тополей» и т. д.
Надо: «Медвяный аромат набухающих почек тополей». Пожалуйста, исправьте».
В Шолохове с первых же встреч, с первой беседы безошибочно угадывалась большая человеческая
Удивительна еще у него зрительная память: он даже через долгие годы почти сразу узнает людей, с которыми встречался всего несколько раз. Эта та память, которой обладают, как правило, те, кто близко общается с природой, а известно, что Михаил Александрович – страстный охотник, любящий беседовать (или читать) об охоте.
Получив посланный ему из редакции сборник охотничьих рассказов, он писал (из той же Вешенской) 25 сентября 1934 года:
«Большое спасибо за книгу. Кое-какие рассказы я читал и до этого, но перечитал их снова, и с большим удовольствием. Эти дни лежал, болел и читал с особым наслаждением, приветствуя каждый удачный выстрел…
Сейчас работаю, стреляю мало… А выводки уже есть, одиночки. И еще: на редкость рано полетели гуси. Ранняя зима будет…»
«Поднятая целина» появилась в «Новом мире» уже после смерти В.П. Полонского, но заслуга привлечения Шолохова к сотрудничеству в журнале остается за ним: он так стремился к этому и так высоко ценил «Тихий Дон», относя его к лучшим явлениям советской литературы. «Новый мир», 1964, № 7.
Из письма В.М. Кудашева – В.Д. Ряховскому
17 июля 1931 года: «…Первую половину июля совсем не работал. То некоторое время отвлекался с тобой, затем приехал Шолохов. Он был в Москве неделю1. Сейчас укатил на «Тихий Дон». Говорят его третья книга лучше и общественно значимей, чем первая и вторая. В сентябре начнется печататься в «Октябре»… (РГАЛИ. Ф. 422. On. 1. Ед. хр. 176).
М. Кудашева1
Два друга
Воспоминания
В.М. Кудашева и М.А. Шолохова много лет связывала большая и искренняя дружба. Завязалась она в 1922 году. Они постоянно общались, гостили друг у друга, переписывались. Так продолжалось вплоть до начала войны, которая разлучила их навсегда. Осенью 1941 года В.М. Кудашев пропал без вести, когда 32-я армия, в рядах которой он воевал, попала в окружение.
К семье своего погибшего друга – ко мне и моей дочери – Михаил Александрович до конца дней своих сохранил самое доброе отношение и не раз помогал нам в трудные дни2.
В своих воспоминаниях я хочу рассказать о том, чему была свидетельница, о чем говорил мне Василий Михайлович Кудашев, что узнала я из его переписки с Шолоховым и других документов, отражающих взаимоотношения двух писателей.
Наверное, если бы судьба не свела меня с Кудашевым, то и с Шолоховым я никогда бы лично не познакомилась.
В 1930 году я окончила рабфак имени Н. Бухарина, находившийся на Остоженке, где теперь Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, и была зачислена, как и многие другие, без экзаменов
Вскоре после того, как начались занятия, я заболела брюшным тифом и пропустила много учебных дней. После выздоровления пришлось наверстывать, догонять. Особенно трудно пришлось с черчением, надо было сдать десятки ватманских листов. Вот я и чертила на квартире моей подруги Б.А. Меклер-Величко, которая взялась мне помочь.
В один из вечеров пришел общительный молодой человек проведать своего друга М.А. Величко. Подруга познакомила меня с ним, это был Василий Михайлович Кудашев. Он тут же начал сбивчиво и торопливо (недаром Шолохов прозвал его «торопыгой») рассказывать, что собирался ехать в Вешейскую к Шолохову и намеревался уже идти к поезду, как вдруг принесли телеграмму… из Вешек: «Выехал, встречай. Михаил». Пришлось срочно сдать билет, и вот завтра надо встречать дорогого гостя. Потом Кудашев поделился с нами еще одной радостью: только что получил диплом об окончании факультета литературы и искусств МГУ. Учился он там на отделении журналистики с 1925 года. Занимался по вечерам, а днем работал в издательстве, а также корреспондентом «Крестьянской газеты по радио».
Вскоре после этого случайного знакомства мы с Василием Михайловичем подружились, и однажды осенью он пригласил меня в гости, сказав, что у него обязательно будет Шолохов и я смогу с ним познакомиться.
В назначенный час я пришла к Кудашеву. Жил он в крохотной комнатушке большой коммунальной квартиры по Камергерскому переулку (ныне – проезд МХАТа). Мы пили чай, беседовали, в основном говорил Василий Михайлович, время шло, а Шолохова все не было и не было. Я уже собралась уходить, и, чтоб как-то задержать меня, хозяин стал показывать только что вышедшие его книжки с рассказами о деревенской молодежи, потом фотографии, одну из которых тут же подарил мне с автографом на обороте: «Славной Моте в знак большой сокровенной дружбы (подпись) 2 IX 30 г.». На фотографии Кудашев был снят вместе с Шолоховым. (Этот снимок потом не раз публиковался с автографами обоих писателей на лицевой стороне.)
Опять мы пили чай, о чем-то говорили, и вдруг резко распахнулась дверь, и в комнату не вошел, а влетел человек небольшого роста с трубкой в руке, в полувоенном костюме, рассерженный, даже злой, и ну ругать Кудашева хлесткими «мужскими» словами. Что же ты, мол, такой-сякой, не открываешь, звоню, звоню, а ты, как глухарь, ни черта не слышишь… А дело в том, что на всю коммуналку звонок был один, причем у самой входной двери. Каждому жильцу надо было звонить определенное число раз. А так как комнатушка Кудашева затерялась в глубине квартиры, да еще за поворотом коридора, то звонки не всегда были слышны. Кстати, мне, когда я звонила, тоже открыла соседка.
Когда Шолохов, а это, как я догадалась, был он, поостыл и окинул взглядом комнату, то, наконец, увидел меня. И опешил. Схватил стакан, буркнул, что ему хочется пить, и выскочил на кухню. Вернувшись, извинился передо мной и начал упрекать Кудашева, что тот его так подвел, что теперь хоть сквозь землю остается провалиться.
Всем было неловко, разговор не складывался, и пришлось нам разойтись.
В дальнейшем при наших встречах, они обычно происходили все в той же кудашевской клетушке, Михаил Александрович всякий раз смущенно улыбался и просил меня забыть о его оплошности при нашем знакомстве.