Михаил Строгов
Шрифт:
Вот тогда-то случай и свел ее, ничего о том не подозревавшую, с Марфой Строговой. Откуда девушке было знать, что эта старая женщина, такая же пленница, как и она сама, приходится матерью ее спутнику, который всегда был для нее только купцом Николаем Корпановым? А с другой стороны — как Марфа могла догадаться, что узы признательности связывают юную незнакомку с ее сыном?
С самого начала Надю поразило в Марфе Строговой какое-то таинственное сходство их натур, проявлявшееся в том, как каждая из них переносит удары судьбы. И стоическое безразличие старой женщины к материальным лишениям повседневной жизни, и презрение к телесным мучениям —
— Бог да вознаградит тебя, доченька, за заботы о моей старости! — сказала как-то Марфа Строгова, и то были первые слова, которые за все это время были произнесены между спутницами.
За эти несколько дней, которые показались им долгими как столетия, старая женщина и молодая девушка должны бы, казалось, завести разговор об их общей участи. Но Марфа Строгова, из-за вполне понятной осторожности, рассказала, причем очень кратко, лишь о самой себе, ни словом не обмолвившись ни о сыне, ни о роковой встрече с ним лицом к лицу.
Надя тоже очень долго если и не молчала, то, по крайней мере, не произносила праздных слов. И все же как-то раз, почувствовав перед собою душу простую и возвышенную, не смогла удержаться и, ничего не скрывая, поведала обо всем, что произошло с ней после отъезда из Владимира — вплоть до гибели Николая Корпанова. И то, что она рассказала о своем молодом спутнике, живо заинтересовало старую сибирячку.
— Николай Корпанов! — повторила она. — Расскажи мне еще об этом Николае! Среди нынешней молодежи я знаю лишь одного человека, для которого такое поведение было бы естественным и меня бы не удивило. Его точно зовут Николай Корпанов? Ты уверена, дочка?
— А зачем бы ему обманывать меня на этот счет? — спросила Надя. — Ведь он со мной во всем был открыт и честен.
Тем не менее, движимая странным предчувствием, Марфа Строгова расспрашивала Надю еще и еще.
— Ты говорила, дочка, что он не знал страха! И ты убедила меня, что он бесстрашен.
— Да, он был бесстрашен! — ответила Надя.
«Так вел бы себя и мой сын», — повторила про себя Марфа Строгова.
И продолжила расспросы:
— Ты еще говорила, что ничто не могло его ни остановить, ни удивить, и даже силу свою он проявлял с такой нежностью, что ты видела в нем столько же сестру, сколько и брата, и что он смотрел за тобой, словно мать?
— Да, да! — согласилась Надя. — Он был для меня всем — и братом, и сестрой,
— И львом, чтобы защищать?
— И львом, само собой!
«Это мой сын, мой сын!» — повторяла про себя старая сибирячка.
— И все же он, как ты говоришь, стерпел ужасное оскорбление на станции в Ишиме?
— Да, стерпел, — ответила Надя, потупившись.
— Неужели стерпел? — прошептала, задрожав, Марфа Строгова.
— Матушка! Матушка! — воскликнула Надя. — Не осуждайте его. Тут была какая-то тайна, тайна, в которой один Бог ему судья!
— И что же ты — в тот миг унижения, — продолжала Марфа, подняв голову и поглядев на Надю так, словно хотела проникнуть ей в самую душу, — ты стала этого Николая Корпанова презирать?
— Я не могла его понять, но почувствовала восхищение, — ответила девушка. — Он никогда не казался мне более достойным уважения!
Старая женщина секунду помолчала.
— Он был высокого роста? — спросила она.
— Очень высокого.
— И очень красив, не так ли? Да отвечай же, дочка.
— Да, очень красив, — ответила Надя, заливаясь румянцем.
— Это был мой сын! Говорю тебе — это был мой сын! — воскликнула старая женщина, обнимая Надю.
— Твой сын, — повторила ошеломленная Надя, — твой сын!
— Послушай, дитя мое, — сказала Марфа, — расскажи все до конца! У твоего спутника, друга и покровителя, была мать! Разве он никогда не говорил тебе о своей матери?
— О своей матери? — переспросила Надя. — Он говорил о своей матери, как и я о моем отце, очень часто, постоянно! Свою мать он обожал!
— Ох, Надя, Надя! Ты только что поведала мне историю моего сына, — сказала старая женщина.
И порывисто добавила:
— А разве, проезжая через Омск, он не должен был повидать ее, свою старую матушку, которую, по твоим словам, так любил?
— Нет, — ответила Надя, — нет, не должен.
— Нет? — вскричала Марфа. — Ты посмела сказать мне «нет»?
— Я сказала «нет», но мне осталось еще добавить, что по каким-то соображениям, — которые были для него превыше всего, но которых я не знаю, — Николай Корпанов вроде как должен был пересечь страну в полнейшей тайне. Для него это был вопрос жизни и смерти, даже более того — вопрос долга и чести.
— Долга, именно так — настоятельного долга, — согласилась старая сибирячка, — того долга, ради которого жертвуют всем, отказываются от всего — даже от радости зайти и поцеловать — возможно, в последний раз — свою старую мать! Все, чего ты, Надя, не знаешь и чего не знала и я сама, — теперь я это знаю! Благодаря тебе я поняла все! Но, увы, того света, которым ты осветила самый потаенный мрак моего сердца, я не могу тебе вернуть. Тайну моего сына, Надя, раз он сам ее тебе не открыл, я должна сохранить! Прости меня, Надя! За добро, которое ты для меня сделала, я не могу ответить тем же!
— Матушка, я вас ни о чем и не прошу, — ответила Надя.
Теперь старой сибирячке стало понятно все — вплоть до необъяснимого по отношению к ней поведения сына на омском постоялом дворе, в присутствии свидетелей их встречи. Конечно же спутником девушки был Михаил Строгов, и некая секретная миссия, какое-то важное послание, которое надлежало пронести через захваченную врагом страну, вынуждали его скрывать, что он — царский гонец.
«Ах, славный мой мальчик, — подумала Марфа Строгова. — Нет, я не выдам тебя, даже пытками им не вырвать у меня признания, что это тебя я видела в Омске!»