Михаил Строгов
Шрифт:
— Благодарю вас, господин Жоливэ, — ответил Гарри Блаунт, вытягиваясь на подстилке из сухих листьев, которую его спутник устроил в тени березы.
— Э, не за что! Вы на моем месте поступили бы так же!
— Вот уж не знаю… — с некоторой наивностью ответил Гарри Блаунт.
— А вы шутник, однако! Да ведь все англичане великодушны!
— Оно конечно, но французы?…
— Ну что ж, французы добры, даже глупы, если угодно! Но зато они французы! Однако хватит об этом, и вообще, поверьте мне хоть сейчас, довольно разговоров. Вам совершенно необходимо отдохнуть.
Но Гарри Блаунту
— Господин Жоливэ, — спросил он, — как вы думаете, наши последние телеграммы успели пересечь границу России?
— А почему бы нет? — ответил Альсид Жоливэ. — Уверяю вас, как раз сейчас моя счастливая кузина уже знает, что ей думать насчет драмы Колывани!
— А в каком количестве экземпляров тиражирует эти послания ваша кузина? — спросил Гарри Блаунт, впервые задав этот вопрос в лоб своему собрату.
— Ладно уж! — рассмеялся в ответ Альсид Жоливэ. — Моя кузина — особа весьма скромная и не любит, когда о ней говорят. Она пришла бы в отчаяние, если бы вспугнула сон, в котором вы так нуждаетесь.
— Не хочу я спать, — возразил англичанин. — А что должна думать ваша кузина о российских делах?
— Что покамест они оставляют желать лучшего. А вообще — о чем речь! Могущества правительству Москвы не занимать, всерьез о нашествии варваров ему беспокоиться нечего, и Сибирь от него не уйдет.
— Чрезмерное тщеславие сгубило не одну великую империю, — возразил Гарри Блаунт, не чуждый известной «английской» ревности касательно русских притязаний в Центральной Азии.
— О! Ни слова о политике! — воскликнул Альсид Жоливэ. — Медицинским факультетом это запрещено! Для ран в плечо нет ничего хуже!… Разве что это нагонит на вас сон!
— Тогда поговорим о том, что нам предстоит сделать, — сменил тему Гарри Блаунт. — Господин Жоливэ, я вовсе не намерен оставаться вечным пленником татар.
— Равно как и я, черт побери!
— Не попробовать ли при первой возможности бежать?
— Да, если нет другого средства обрести свободу.
— А вы знаете другое? — спросил Гарри Блаунт, устремив взгляд на своего спутника.
— Разумеется, знаю! Мы не являемся воюющей стороной, мы нейтралы, и мы заявим протест!
— Этому тупице Феофар-хану?
— Нет, ему таких вещей не понять, — ответил Альсид Жоливэ, — но его первому помощнику Ивану Огареву.
— Да ведь он мерзавец!
— Конечно, но этот мерзавец — русский. Он знает, что с правами человека не шутят, и задерживать нас у него нет никакого интереса, даже наоборот. Хотя обращаться к этому господину с просьбой мне не очень улыбается!
— Но этого господина нет в лагере, по крайней мере, я его тут не видел, — заметил Гарри Блаунт.
— Появится. Это уж непременно. Ему нужно соединиться с эмиром. Сибирь теперь разрезана надвое, и, чтобы двинуться на Иркутск, армия Феофар-хана ждет, надо думать, только его.
— А что мы станем делать, получив свободу?
— Получив свободу, мы продолжим нашу кампанию и будем следовать за татарами до тех пор, пока события не позволят нам перейти в противоположный лагерь. Нельзя же,
И пока Гарри Блаунт отдыхал, Альсид Жоливэ бодрствовал рядышком, достав записную книжку и заполняя ее записями, полный, однако, решимости поделиться ими с собратом, для вящего удовольствия читателей «Daily Telegraph». Происшедшие события сблизили журналистов. У них уже не было повода ревновать друг к другу.
Таким вот образом — то, чего больше всего боялся Михаил Строгов, оказалось предметом живейшей заинтересованности обоих журналистов. Появление Ивана Огарева явно могло пойти им на пользу, ведь как только их признают английским и французским журналистами, их скорее всего отпустят на свободу. Первый заместитель эмира сумеет образумить Феофара, иначе тот непременно обошелся бы с журналистами как с простыми шпионами. Стало быть, интересы Альсида Жоливэ и Гарри Блаунта оказались противоположны интересам Михаила Строгова. Тот правильно оценил сложившуюся ситуацию, и это оказалось лишним поводом избегать всякой близости с прежними попутчиками. И теперь он старался не попадаться им на глаза.
Прошло четыре дня, но все оставалось по-прежнему. До пленников не доходило никаких известий о снятии татарского лагеря с места. За ними строго следили. Невозможно было выйти за оцепление, состоявшее из пехотинцев и конников, которые сторожили их денно и нощно. Пищи, что они получали, хватало едва-едва. Дважды в сутки им бросали по куску овечьих потрохов, зажаренных на углях, или несколько порций сыра под названием «крут», изготовляемого из кислого овечьего молока; после того как его вымачивают в кобыльем молоке, оно сквашивается, и получается киргизское блюдо, что обычно зовут «кумысом». И это все. Стоит добавить также, что погода наступила отвратительная. В атмосфере произошли резкие потрясения, приведшие к шквалистым ветрам пополам с дождями. Несчастные, лишенные какого-либо укрытия, вынуждены были терпеть эту гнилую непогодь под открытым небом, без надежд на смягчение суровых лишений. Несколько раненых, женщин и детей умерло, и, так как охрана не удостоила их погребения, зарывать трупы пленникам пришлось самим.
Во время этих жестоких испытаний Альсид Жоливэ и Михаил Строгов, каждый со своей стороны, буквально разрывались на части. Они старались помочь окружающим, чем только могли. Пострадав меньше других, сохранив здоровье и силы, они держались стойко и своими советами и заботами сумели быть полезными измученным и отчаявшимся людям.
Как долго это могло продолжаться? Не решил ли Феофар-хан, довольный своими первыми успехами, повременить с походом на Иркутск? Такая вероятность существовала, однако неожиданно все изменилось. Событие, которого так желали Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт и так опасался Михаил Строгов, произошло утром 12 августа.