Михалыч и черт
Шрифт:
И рассказывать их подчас тяжело до крайности.
И тут уж никакого слушателя, даже самого доверчивого, не убедишь в правдивости рассказа.
«Э, брат» скажет слушатель (даже самый доверчивый). «Да ты, поди, врёшь всё… Разве такое бывает? Или бывало когда? Не припомню что-то… Вот в прошлом году… Ну, тогда лето ещё жаркое было… Вот тогда точно… В Тибете йогов откопали… шерстью обросли… оттаяли… мясо из рук рвут…оголодали, видно. Да об этом ещё в газетах писали! Точно, точно!»
Да разве с этим поспоришь? В большом Мире только такие вот
А в малом мире нет очевидцев, которые могли бы подтвердить правдивость рассказа. Потому что мир уж больно маленький.
Ни один очевидец, будь он даже самого маленького роста, в этом мире просто не помещается.
Но, честное слово, имеет мир этот свой запас историй.
Итак…
У каждого человека есть маленький личный мирок. С личной маленькой Вселенной (это ничего, что я это слово с большой буквы написал? я ведь с приземлённых позиций, человеческих, так сказать… с таких позиций даже маленькая личная Вселенная кажется огромной и необъятной). С маленькой личной Солнечной системой, аккурат в самом центре которой светит маленькое личное Солнце (периодически выбрасывающее в окружающее пространство маленькие, очень личные, но огненные (и при том весьма опасные) протуберанцы).
Природа этого мира — это природа человеческая. Слабая, неуравновешенная… Без гармонии и порядка…
В этом мире некоторые звёзды, например, гаснут просто так… От скуки.
Представляете?
Планеты, конечно, там тоже есть. Летают они кое как, орбиты их искривлены и растянуты… Внешне, в большинстве своём, они скучны и безжизненны.
И покрыты толстым слоем пыли.
Некоторые планеты давно застыли недвижно, никуда не летят и даже уже не вращаются. И потому поросли паутиной и она свисает с них длинной, серой бахромой. Словно борода от старости выросла у этих планет.
Любое уважающее себя светило в большой Мире плюнуло бы с отвращением, едва завидев подобную загаженную планету.
А в маленькой Солнце ничего… Греет, как может…
Может, потому греет, не брезгуя, что знает тайну маленьких этих миров.
Ведь хоронит та пыль… Боже, что она подчас хоронит!
Да вот, кстати. С похорон мой рассказ и начнётся…
Героя моего зовут Иван Петрович.
Фамилию говорить не буду, он просил не называть.
Жил он в маленьком мире. Совершенно одиноко.
Большой Мир он не любил — его там часто обижали (сейчас не любит ещё больше, а почему — сами потом поймёте).
В большом Мире он работал ветеринаром. Лечил коров.
Каждый будний день Иван Петрович вставал в пять утра, умывался, брился, завтракал (как правило, яичницу себе делал и заваривал дешёвый, давным-давно купленный ещё в городе чай, щедро сдобренный самолично собранными в лесу душистыми травами) и уходил потом на ферму.
Возвращался к обеду, примерно к полудню. После обеда снова на работу уходил. И работал часов до трёх.
И опять домой возвращался.
А потом уж — по разному бывало.
Когда
Как правило, спал Иван Петрович часов с трёх-четырёх и до десяти часов вечера.
По вечерам… Об этом потом расскажу.
Жил Иван Петрович одиноко. В маленьком домишке, на отшибе села, что выделил ему когда-то колхоз в далёкие теперь уже времена, когда был Иван Петрович молодым специалистом-ветеринаром, завидным женихом (ещё бы! не пьёт ведь, представить только!) и вообще — личностью видной и незаурядной.
Ветеринар в колхозе был один (да и сейчас он один и есть). Талантом Господь Ивана Петровича не обидел, и в профессии своей был он на высоте.
В холодные зимы, скажем, телят буквально с того света вытаскивал.
А на ферме их, бывало, морозили… Ой, да чего вспоминать!
Так что был Иван Петрович на самом высоком счету.
Бабы местные в те времена непрестанно судачили — когда он женится, да на ком.
И в самом деле — дом есть, участок тоже имеется, профессия, можно сказать, самая что ни на есть интеллигентная…
Какой следующий шаг?
Правильно.
«Горько!»
А вот и ничего подобного!
Не женился Иван Петрович. Так и не женился.
Потому что живых женщин Иван Петрович не любил. Они были из большого Мира.
И в маленьком мире ну никак они не помещались.
То ли большие были… То ли просто маленького мира не видели, потому и лезли в него не глядя, да так, что не только планеты, но и звёзды маленькой Вселенной испуганно от них шарахались.
А женщины того не замечали. Ведь они сами были большим Миром, и творили его так же, как и он когда то сотворил их.
Потому и не любил их Иван Петрович. Боялся. Ненавидел даже.
Потому так и не женился.
За замкнутость, трезвость и любовь к одиночеству на селе Ивана Петровича в конце-концов сильно невзлюбили. Один раз побили даже.
После чего и мужиков Иван Петрович возненавидел. Лютой ненавистью.
Ни с кем Иван Петрович не общался. Разве только по работе, на ферме…
Итак, вечерами…
Вечерами сидел он в домишке своём, совсем один.
Сидел за столом, у плотно завешенного окна (не хотел Иван Петрович, чтобы кто-нибудь с улицы в дом его заглядывал), при свете настольной лампы вырезал из бумаги и склеивал разные забавные фигурки.
Кенгуру (что видел он по телевизору, я въяве не видел никогда, потому объёмными они у него никогда не получались, плоскими только), коров (которых складывал он из листов толстой обёрточной бумаги с соблюдением всех необходимых пропорций и раскрашивал потом чёрным грифельным стержнем, так что бурёнки получались у него почти как живые, только роста, конечно, небольшого), гусей и кур (с этими он особо не мудрил, поскольку никакого уважения к домашней птице не испытывал), а также (из самой чистой и белой, альбомной бумаги) красавцев-лебедей с длинными, сухо шуршащими шеями.