Михалыч и черт

Уваров Александр

— Да не живёт нигде пока, — ответила Людмила Сергеевна. — В могиле мама моя, месяц уже как…

— Да ты что говоришь то такое! — возмутился Иван Петрович. — Это, Людмил, глупости какие-то, честное слово! Это какой же мужик в здравом уме тёщу свою из могилы выкапывать станет?! Туда — ещё куда ни шло… Но оттуда — это же дурость форменная! Да и месяц уже прошёл, сама сказала… Она ж провоняла уже небось. И где жить то ей?!

— Ты что такое про маму мою говоришь?! — возмутилась Людмила Сергеевна и поварёшкой о тарелку хлопнула. — Это ты сам

тут провонял! Носки три дня не стираны! Как на ночь снимешь — так дышать нельзя! И маму мою грязью после этого поливаешь?! Места тебе жалко для пожилой то женщины? Объест она тебя, что ли? Я вот не ем почти ничего, тебе только всё отдаю! А ты, вместо благодарности, подлостью мне такой отвечаешь?!

— Да я…

— Эгоист! Совсем о семье не думаешь! Мама одна сейчас мучается, а ему и дела нет!

— Да, может, она уснула уже… Чего будить то?

— Бери лопату, выкапывай! Кому говорю!

Делать нечего.

В ту же ночь взял Иван Петрович инструмент свой, на кладбище поехал.

Выкопал мамашу её (скелет, конечно, уже был в сорочке какой-то истлевшей, оборванной), в багажник загрузил, домой привёз.

Пока Иван Петрович вокруг ходил да водой прыскал — скелет недвижно лежал.

«Может, не оживёт уже?» Иван Петрович с надеждой думал.

Да только Людмила Сергеевна с прогулки ночной вернулась да к костям поближе подошла — ожил скелет да и запрыгал от радости.

— Людочка! Дочка! Похорошела то как! Ой, смотри-ка! Румяная прямо! Я уж соскучилась по тебе! Сколько ж не виделись то мы, а?! Ой, а ты переехала, что ли, куда? Дом то не твой вроде?

— У мужа своего живу теперь, — ответила Людмила Сергеевна.

И добавила:

— Нового… Так что познакомься с ним, мам. Иван Петрович. Ветеринаром работает.

Подошёл скелет к Ивану Петровичу да провалами своими чёрными в глаза ему пристально и заглянул.

— Новый, говоришь? От старого ушла, стало быть? Ну, девка, сама думай… Тебе жить… Иван Петрович зовут? А меня Антонина Макаровна…

— Приятно… очень, — выдавил Иван Петрович, с трудом сдерживаясь, чтобы нос не зажать (запашок от тёщи тот ещё шёл).

Пошла тёща по дому, застучала суставами.

— Да, домишко то маленький, конечно… И прибрать его не мешает… Мусор тут… Бумага какая-то резаная… А здесь чего?.. Смотри-ка! И чего ж ты ему бельё то не постираешь? Где, где… Вон, в ящик свалено! Ох, бесхозяйственная ты, Людка, сколько раз тебе говорила! Ну, ладно… Поживу у вас, так и быть. Помогу хоть убраться.

«Сама бы ты… убиралась отсюда» подумал Иван Петрович, но вслух ничего не сказал.

Вот так и втроём они зажили.

Тёщу Иван Петрович, понятное дело, вообще старался из дома не выпускать. Да она особо и не рвалась (может, боялась, что обратно её уже и не пустят).

Всё ходила, ворчала. Порядок наводила. Подметала да полы мыла непрестанно. Иван Петрович не знал, куда от швабры от её деться.

Фигурки да зверюшек своих с трудом ему удалось спасти. В ящик он их убрал. По выходным их только вынимал.

На столе раскладывал. Глядел на них. Кенгуру на выпас гонял. Истории слушал, что человечки ему рассказывали.

— Зерна бы курам насыпал лучше, — тёща ворчала.

— Не дёргай его, мам, — говорила Людмила Сергеевна. — Пусть играет… Как маленький, ей-богу…

Да, с маленьким ещё одна история вышла.

Через месяц у Людмилы другой бзик начался.

— Ребёнка хочу, — заявила она.

Тут Иван Петрович на табуретке закачался (совсем ему плохо стало).

— Это как это? Какого ещё ребёнку? Беременна ты, что ли?

— Нет, — грустно Людмила Сергеевна ответила. — Сама то я родить теперь, наверно, не смогу. А вот приёмного… Поискал бы ты, Петрович?

— Я? Зы… мы… гы-ж, — зашипел и захрипел Иван Петрович, слова от возмущения не в состоянии вымолвить. — Это чтобы я?! Ещё и сопляка какого сюда тащил?! Тоже из могилы, стало быть?!! Хорошо придумали! Очень хорошо!!

Ну, что тут можно сказать…

Дня три он продержался. Людмила Сергеевна и маму свою подключила (та дура на старости лет тоже о внучатах затосковала).

В общем, не выдержал он. Сломался.

Поехал на кладбище, дитё себе выкапывать.

Искал долго, почти неделю. Все кладбища окрестные объездил.

Нашёл, наконец, мальчишку одного («Это хорошо, что пацан» думал Иван Петрович. «С тремя то бабами я бы вообще свихнулся…»)

Выкопал. Домой привёз.

Как Людмила Сергеевна взяла его на руки — ожил мальчишка. Глазками захлопал.

Чужих людей увидел — и в рёв кинулся.

— Да что ж ты плачешь то? — говорила ему Людмила Сергеевна, по голове гладя и в макушку целуя. — Вон гляди, гляди… Папка твой стоит! Смотри, папка какой смешной, в земле весь! А вон бабушка… Смотри, смотри! В тазу возится, бельё папке стирает.

«Ну всё, пошло дело…» обречённо подумал Иван Петрович, но вслух ничего не сказал.

Только проходя мимо тёщи (да и то, только чтобы злость сорвать), заметил ей весьма ядовито:

— Вы, мамаша, когда бельё стирает, не отжимайте его, пожалуйста. А то пятна потом на нём остаются.

Ничего тёща на то не ответила. Только рубашку мокрую встряхнула, Ивана Петровича обрызгав.

Так вот вчетвером и зажили.

Мальчишка дичился, конечно, первое время. В углу сидел, бегал от всех.

А потом привык. Признал родителей. Людмилу Сергеевну мамой стал называть. Ивана Петровича — папой.

Имя своё сказал (через неделю только). Петя его имя было, оказывается.

Скромно, конечно, жили и тихо. Но заметил Иван Петрович, что денег ему стало хронически не хватать. Семья, конечно, затрат больших требует.

Жене платья покупай, теще тоже кости прикрыть надо. И пацану одежонка нужна (он хоть и тоже по улице не бегал и с другими мальчишками, понятно, не играл, возле дома с игрушками возился, что из обрезков деревянных Иван Петрович ему сколотил, но рукава да штаны на коленях и возле дома рвать умудрялся).