Михалыч и черт
Шрифт:
— Вот так и ходит весь день, — пояснил Фёдор (словно бы Антон Максимыч видел сына его в первый раз). — Или встанет — и стоит чуть не час. И хоть что делай… Хоть перед носом щёлкай, хоть чего. Глаз да глаз за ним… Ничего сам не может. А ведь три года уже.
Антон Максимыч вздохнул сочувственно и достал из хорошо знакомого ему шкафчика два стеклянных стакана.
— Да я не надолго… Хлопнем да я пойду… Лечишь его чем?
— А чего? Ты и не мешаешь вовсе, — добродушно отозвался Фёдор. — Лечим… То
В кухню, словно учуяв застолье, с распушённым хвостом влетел бело-рыжий котёнок.
— Тимоха это, — пояснил Фёдор. — Тоже вот… лечит. Нефёд с ним одним и играет. За хвост схватит и давай таскать. Тот когтями в ковёр, да шипеть! Прям самому смотреть умора! Э, только у меня с закусью… Каша там на плите…
— Давно институт то накрыли? — спросил Антон Максимыч, накладывая остывшую и загустевшую уже кашу в две глубоких тарелки.
— Месяца два уже… Присаживайся, Антон Максимыч. Табуретку вон возьми.
Чокнувшись, выпили.
После водки каша казалась уже хоть и холодной, но вовсе уже не такой противной.
— А я вот, — заглатывая очередной комок, сказал Фёдор, — химию эту коту даю… Чего пацана то травить? Все мозги ему химией этой забили уже…
— Этому что ли? — спросил Антон Максимыч, пальцем показывая на Тимоху. — Рыжему этому? Витамины, что ли?
— Всё даю, понемногу, — ответил Фёдор. — И глицин тоже… Слушай, а может кот с него поумнеть? А? Этот… мозг развиться?
— Да ну! — ответил Антон Максимыч. — В жизнь не поверю!
— А ты смотри, — не сдавался Фёдор, — глаза у него какие умные. Эй, Тимоха, иди ка сюда!
Голодный Тимоха подскочил к Фёдору, забрался ему на коленки и мордочкой провёл по колючему фёдорову подбородку.
— Ну, вишь? Всё понимает!
— Жрать он хочет, — сказал Антон Иванович. — Какой там ум! Ты так и черепаху какую умной объявишь, если она за тобой ползать будет… Ну, чё? Ещё разок?
— Давай, — согласился Фёдор.
И, подцепив кончиком пальца комок каши, поднёс ко рту котёнка.
Тимоха сглотнул его жадно и быстро, тщательно облизав потом и палец.
— А жрёт то как! — восхитился Фёдор. — Ну прямо ничего не оставляет! А? Скажи ведь?
И выпил.
— Это не ум, — вновь не согласился Антон Максимыч, хотя голос его звучал не так уж уверенно, как прежде. — Ты чего думаешь? Таблетками накормил, так и из кота человека сделать можно?
— Рыжие — все умные, — заявил Фёдор. — Вот возьмём, к примеру…
— Ты мне про него не говори! — стукнул кулаком по столу Антон Максимыч. — Нашёл тоже, про кого рассказывать… Ты в прошлый раз про него говорил — тебе мужики у подъезда чуть рожу не набили.
— Иван Грозный тоже
— На кол сажал, — парировал поднаторевший в чтении исторических романов Антон Максимыч.
— По делу… небось, — сказал Фёдор, но настаивать на реабилитации Грозного не стал.
Котёнок, не дождавшись нового угощения, спрыгнул с фёдоровых колен и, подбежав к недвижно стоящему малышу, стал тереться об его ноги.
— Вот, — пояснил Фёдор. — Это он играться хочет… Эх, умный кот! Зря ты со мной не согласен, Антон Максимыч…
Допили бутылку они часа через три.
К тому времени дождь усилился и с земли стал подниматься молочно-белый туман.
Малыш заснул прямо в коридоре, привалившись к дверному косяку.
Фёдор рассказывал страшные байки о мутантах, которых выводили ещё в советское время в секретных военных лабораториях и почти приручили уже было, да вот пришли демократы к власти и перестали деньги на корм выделять. Оттого мутанты охрану сожрали — и бродят теперь по городской канализации, питаясь бомжами и метростроевцами.
— Фигня это всё, — не верил Антон Максимыч, и в пьяном виде не утеряв привычный свой скептицизм.
— В газетах писали! — кричал Фёдор и в порыве чувств стучал об стол кулаком.
А умный, но в конец оголодавший котёнок, сидел у окна и считал сбегавшие по стеклу капли.
«Одна… две… три… Так страшно открыть однажды глаза и узнать, что живёшь ты в таком ужасном месте, где не хватает даже вчерашней каши… и где коты наказаны разумом… как и люди… пять… шесть… И зачем мне всё это надо?.. семь… восемь…Чего орут?.. девять… Я кот… и будь оно всё проклято!»
И, мяукнув, спрыгнул с подоконника.
Он знал, что в следующий раз кашу сварят только к ужину.
Квартира
В такие дни Москва особенно отвратительна.
Тёмно-серые тучи; мелкий, холодный дождь.
Грязь, бесконечная грязь повсюду. Окурки, обрывки газет, рваные картонные коробки, смятые пластиковые бутылки.
Грусть без конца и день без надежд.
Небо кажется уставшим и тяжёлым. В такой день противно быть небом.
Не хочется высоты. Не хочется быть домом для ангелов. Старым, обшарпанным, от начала времён не знавшим ремонта домом для ангелов.
Тяжело быть тёмным и облачным.
Водянка замучила.
Беден красками такой день.
Серое, чёрное, белое, коричневое.
Вот, пожалуй, и всё…
Длинный автобус-«гармошка» с тяжёлым гулом вошёл в долгий, затяжной поворот.
Плеснула из лужи ледяная каша. Брызги наотмашь хлестнули по борту автобуса.
Дождь, отброшенный ветром, скользнул назад, длинными, размазанными струйками отчаянно цепляясь за стекло.