Миледи и притворщик
Шрифт:
– Люди могут дождаться Дня Согласия и там вдоволь насмотрятся на фейерверки, – попыталась я отшутиться.
– Что-то ты хитришь, маркиза, – лукаво сощурился Макки, – точно хитришь.
Хитрю? Не то слово. А что мне ещё остаётся? Не срывать же с себя маску невозмутимости, чтобы показать глубоко запрятанные под ней чувства и мысли.
– Берт, если ты набиваешься в кандидаты на должность свадебного фотографа, то зря. Место уже занято.
– А, – обрадовался он, – так значит, дата уже назначена, голуби откормлены и кони запряжены? А почему нигде не писали про помолвку? Где твоё обручальное
Он опустил глаза, видимо, в надежде углядеть огромный бриллиант у меня на пальце, но я предусмотрительно спрятала руки за спину и ответила:
– Макки, если честно, ты последний человек, с кем бы я хотела обсудить свою личную жизнь. Я, между прочим, не забыла, как ты собирался шантажировать меня старой фотографией.
– Ой, да ладно тебе. Кто старое помянет… ну ты в курсе. К тому же, если твой будущий муж наградил твоего бывшего любовника орденом Верности, то совет вам да любовь. Аконийское королевство таких раскрепощённых нравов ещё не знавало.
– Макки, не завидуй. Тебе мимолётная связь с графиней Монизонской ордена точно не принесёт.
– А ты откуда знаешь про Виви? – неподдельно удивился он.
– В баре на Камфуни ты мне сам рассказал о вашей с ней интрижке, горький ты пьяница.
– Но я не называл род, к которому она принадлежит.
– А то я не знаю свою пятиюродную тётку, которая живёт в Бершероне и сделала из родового поместья гостиницу, мерзкий ты сплетник. Кстати, может мне созвониться с графом Монизонским, рассказать ему интересную историю об одном его постояльце с шаловливыми ручонками и длинным языком? А что, Макки, не тебе же одному быть шантажистом. Я тоже хочу потешить своё самолюбие.
– Да хоть письмо с телеграммой напиши, – безразлично отмахнулся он. – Графу плевать, чем там занимается его жёнушка, пока он тискает горничных.
– Ну вот, а ты ещё меня обвиняешь в падении нравов.
Мы бы с Макки и дальше обменивались любезностями, но внезапно нашу беседу прервали. Пожилой господин с аккуратной бородкой и круглыми очками на носу незаметно подкрался к нам вплотную и теперь с добродушной улыбкой взирал на меня.
– Миледи, как я рад снова вас видеть.
Я на миг замешкалась, вспоминая, где могла встречать этого человека раньше, и почему он уверен, что я его знаю, но меня быстро посетило озарение:
– А, профессор… профессор…
– Одиль, – любезно напомнил он, – Фернан Одиль к вашим услугам.
Точно, это тот самый профессор-серпентолог, который донимал меня на моей выставке расспросами про рогатую змею из сахирдинской пустыни. Его так впечатлил снимок этой гадины, что он полчаса выведывал у меня все подробности встречи с ней, а потом долго и пространно рассуждал, могут ли рога змеи быть костяными наростами или же это вздыбленные заострённые чешуинки. Ну, всё, похоже, теперь и Макки влип…
– Молодой человек, – после того как подобострастно поцеловал мою руку, профессор взялся за дело и принялся расспрашивать Берта, – я видел в соседнем зале фотографию древесной гадюки необычного голубого окраса. Не могли бы вы мне немного о ней рассказать?
Ну, всё, Макки, мужайся, теперь ты не покинешь галерею, пока не расскажешь профессору Одилю, как встретился с древесной змеёй, в какой день и час, шёл
– Да, конечно, я всё вам расскажу, – охотно откликнулся на эту просьбу Макки и повёл профессора к интересующему его снимку. – Только это не гадюка, а питон. Голубой ормильский питон. Жуткий гад. У меня от него до сих пор дрожь, как только вспомню его мерзкие поросячьи глазки.
– Ну что вы, молодой человек, – добродушно хохотнул профессор, – вы приняли за питона обыкновенную гадюку. Вернее, не совсем обыкновенную из-за её окраса.
– Да нет же, это был питон, огромный, толстый, длинный. Метра три, не меньше.
А дальше начался горячий спор с возгласами и размахиванием рук. Профессор стоял на своём – в ормильском лесу Берт заснял упитанную гадюку, Берт же заверял его, что это точно был питон. А я смотрела на этого ярко-голубого змея, что, свесив голову, распластался тугими кольцами на ветке, и думала – как хорошо, что мы с ним никогда не встречались.
– Это ещё маленький экземпляр, всего три метра в длину, – с азартом говорил профессору Макки, – Примерно три, я думаю.
– У страха глаза велики, – многозначительно ухмыльнулся серпентолог. – Наверняка, гадюка была не больше метра.
– Ничего подобного. Этого гада я снимал под утро, когда взошло солнце. А как-то ночью мы с проводниками натолкнулись на такого же питона, только огромного. Там было не три, а все шесть метров, а в обхвате все полтора. Проводники сказали, это чудище заглотило лесного кабана и теперь лежит, переваривает его, с места сдвинуться не может. Была ночь, пока я зажигал фонари, расставлял их, чтоб начать съёмку, туземцы уже вспороли питона, вытащили из него полупереваренного хряка, а самого питона порубили на колбасу. Змеиное мясо в Ормиле очень уж ценится. Но я успел заснять, как люди суетятся возле распотрошённого змея. Снимок вышел так себе, слишком тёмный, да и галерист сказал, что изображения убитых животных выставлять на всеобщее обозрение не этично. Но макет-то у меня остался. Кажется, он где-то здесь, в подсобке. Идёмте, профессор, я вам всё покажу, убедитесь, что в Ормиле живут настоящие чудовища. Местные говорят, что они порой заглатывают даже маленьких детей.
– Какой вздор, – рассмеялся профессор. – В природе не может быть таких змей. Это всё туземные сказки, чтобы пугать непослушных чад, а вы в них поверили. Ну что же вы, надо повышать свою естественнонаучную грамотность, интересоваться зоологией, в конце концов.
– Да к чёрту зоологию, – не выдержал Макки, – уж я-то точно знаю, что видел собственными глазами. У меня и фотодоказательства есть. Идёмте за мной, и сами всё увидите. Берт Макки никогда никого не обманывает, особенно если дело касается змей.