Миледи и притворщик
Шрифт:
Помимо повседневной жизни королевства сатрапа интересовала и моя жизнь за океаном:
– Объясни мне, что такое маркиза. Ты дочь знатного вельможи, так?
– Да, мой отец… он герцог. Выше него только принц и король.
– Твой отец подобен визирю?
– Да, пожалуй.
– И какими делами он заведует?
– Финансовыми, – обтекаемо уточнила я.
– И сколько у него земель с крестьянскими душами?
– Душами? Нет, уже много веков аристократам запрещено владеть людьми. В королевстве нет рабов, только вольнонаёмные рабочие.
– И сколько
– Ну… я не знаю точно. Я не считала. Думаю, несколько сотен.
– Слишком скромно для визиря, – кажется, разочаровался Сурадж.
– Главное не количество, а качество. Некоторые этапы производства вина автоматизированы и уже не требуют столько рабочих рук как раньше.
– Значит, на землях твоего отца выращивают виноград и делают вино?
– И на моих землях тоже. Я, знаешь ли, сумела скопить достаточно денег, чтоб купить собственные виноградники.
А дальше я немного увлеклась, вспоминая о тех временах, когда ещё была просто маркизой Мартельской, любимицей аконийской публики и владелицей нескольких винодельческих поместий. Я наплела сатрапу, будто владею огромными угодьями, где выращивают самые дорогие сорта винограда, из которых давят самое дорогое вино, выдерживают его в самом большом погребе и потом на автоматизированной линии розлива заливают в самые изысканные бутылки, купить которые могут позволить себе только самые богатые люди королевства.
Нет, это не мания величия мной овладела. Я приврала только для того, чтобы Сурадж уяснил, что перед ним не какая-то оборванка, а очень важная персона, чьё исчезновение не останется незамеченным и чьё удержание во дворце чревато неприятностями для сатрапа, который собрался наладить дипломатические связи с Аконийским королевством.
– Сколько у тебя братьев? – спросил он.
– Один. Был. Но он погиб три года назад. И поэтому теперь титул маркизы ношу я, а не он.
– Ты единственная наследница своего отца?
– Единственная. Других нет, и не будет.
Не знаю, почему сатрапу вдруг стало интересно, большая у меня семья или нет. Узнав о смерти Лориана, больше он эту тему не развивал. Зато постепенно наши дневные беседы стали сводиться к другим личным вопросом:
– Ты любишь своего принца?
– Какой странный вопрос, – растерялась я и заметила. – Мне казалось, в Сарпале вопросы любви и брака не всегда связаны между собой. Брачный союз здесь прежде всего сделка, а не единение пылающих сердец.
– Так и есть. И в твоём королевстве люди думают так же?
– Не все, – осторожно ответила я. – Когда денежный вопрос не играет для мужчины и женщины никакой роли, каждый из них волен слушать своё сердце, а не наставления родителей.
– Ты богата, и принц богат. Стало быть, воля короля и герцога вам не указ?
Мне уже было тошно лишний раз слышать о принце, и потому я сказала:
– Я люблю своего жениха. Очень сильно люблю. Как и он меня. И поэтому для нашего союза нет препятствий.
– Но в газетах не было ни слова, что принц избрал тебя своей невестой.
Точно, до помолвки дело так и не дошло. Поэтому совру что:
–
– Да? Надеюсь прочитать об этом в свежей подборке прессы, которую мне скоро привезут.
Что-то недоброе проскользнуло в этом его замечании. Сатрап угрожает мне? Хочет поймать на лжи? В таком случае мне надо поскорее выбираться из дворца, пока ему не прислали почту. Если он узнает о скандале с принцем, о смерти моего отца и обручении со Стианом, мне точно конец.
Но, как на зло, работа затягивалась. Я успела отснять всех прачек, кухарок, нянь и прочих служанок, успела распечатать все снимки, но вот согласия Нафисы на съёмку так и не получила. Она всё время была чем-то так сильно занята, так увлечена, что меня это уже откровенно злило. Я даже решилась на мятеж и не пришла утром на занятия с мальчиками. За это я осталась без завтрака и обеда – один из евнухов Нафисы просто увёл меня на полдня в лабораторию и сказал, что Сеюм требует немедленно напечатать ему вторую копию альбома. Разумеется, я и пальцем не пошевелила, но стражи снаружи лаборатории так и не дали мне её покинуть.
Только послеполуденный кофе в компании Сураджа заставил Сеюма разыскать меня и освободить из воспитательного плена. Больше я Нафисе не перечила. Но в душе разверзалась тихая буря.
– Ты что, до сих пор не поняла, – однажды перед сном шепнула мне Шрия, – Нафиса не хочет твоего портрета, потому что господин так ей повелел.
– Ему не нужен портрет старшей жены? Ну да, она же бывает с ним каждое полнолуние, и выбирать её и так не из кого.
– Глупая. Нафиса – единственная, кому дозволено проводить с господином всю ночь. Всю. Никто не посмеет выгнать её из его покоев. Даже Сеюм. Даже сам господин. Он ведь ждёт эту единственную ночь в месяце, чтобы быть с Нафисой и не отпускать её от себя. То, что она первой из всех девушек появилась во дворце и её выбрала в жёны господину его мать, не значит, что он не любит Нафису. Очень любит. И очень дорожит ею. Глупые девушки, которые рядятся в лучше платья и хотят обольстить господина, чтобы стать его третьей младшей женой, этого не понимают. Его сердце уже занято, и никакая третья жена не заставит его забыть о Нафисе.
– Ладно, господин любит свою единственную старшую жену, – не стала спорить я. – Но каким образом это мешает ей сняться для альбома?
– Я же говорю тебе, сам господин попросил её отказывать тебе всякий раз, как ты заговоришь о портрете. Ведь если ты его сделаешь, тебе больше нечем будет здесь заняться.
Не чем заняться? Да я с утра до вечера только и делаю, что разрываюсь между своими учениками, фотолабораторией и местами съёмки. Уже третью неделю подряд. Без лишней минуты на отдых. Да я на износ работаю, чтобы поскорее покинуть дворец. Что сатрапу с Нафисой ещё может быть нужно от меня? Портреты всех отпрысков Сураджа? Пусть сначала заплатит за выполненную работу. Что-то он старательно обходит стороной тему моего гонорара, будто и забыл об этом. Думает, я буду довольствоваться только кольцом-змейкой? Ничего подобного.