Миледи и притворщик
Шрифт:
Вот, значит, как. Красная Мать оказалась Чёрной, а культ Камали, который приводит в дрожь весь южный континент, на самом деле всего лишь ширма для тайного культа шестирукой богини. Как же всё это запутанно и малопонятно…
– Госпожа, – спросила я, – ты думаешь, узнай люди правду о матери Камали, они бы отвернулись от неё?
– Они бы ей этого не простили.
– Потому что в Румелате любая мать как глава рода превыше всего, – поняла я.
– Такова старая традиция. И я не просто так рискнула всем, чтобы вытащить её из глухих деревень и возродить в городах. Только матери, имеющие безраздельную власть
Завершив свою речь, Алилата вперёд жриц повела меня к новому коридору, что спрятался за спиной статуи шестирукой Камали, а этот короткий коридор привёл нас в следующий зал.
В помещении не было света, только отвратительный затхлый воздух, пропитавшийся смрадом говорил о том, что мы находимся в сыром подвале, где что-то усиленно гниёт.
– Да озарит свет истины этот жертвенник, – провозгласила Алилата, и жрицы с факелами в руках вошли в зал.
Первым делом я увидела сложенный из каменных плит стол посреди помещения, потом выдолбленный в столешнице рисунок в виде лежащего человека. Затем я приметила, что столешница немного наклонена, а под опущенным углом в полу выложен жёлоб, что тянется к моим ногам и уходит через коридор в соседний зал прямиком к статуе шестирукой Камали.
Меня посетили смутные сомнения, и я снова повернула голову, чтобы лучше разглядеть рисунок на столе и едва не вскрикнула от ужаса: жрицы успели зажечь огонь в масляных чашах на треногах, и свет озарил стены зала и двух человек, прикованных к ним кандалами.
– Что?.. – еле сумела выдавить я. – Кто?..
– Кто эти люди? – недобро спросила Алилата? – Преступники, истребители слабых, погубители невинных. И их участь теперь стать хворостом в костре ненависти Чёрной Матери. Она изопьёт их гнилую кровь и съест их трухлявые сердца, чтобы вобрать в себя все мерзости, что свершили эти люди, и уменьшить меру зла, что из-за таких как они распростёрлась по всему Румелату.
Я силилась не смотреть на стену, где были прикованы пленники, но увиденное так сильно врезалось в память, что мне вовек не забыть эту ужасную картину. Один из прикованных был уже мёртв – это я поняла по отсутствию головы и кровавой ране в паху. Судя по торсу и обрывкам одежды, это был мужчина, и я даже не хочу думать, что с ним сделали вначале: отрубили голову или оскопили.
Рядом с ним в полузабытьи висела прикованная цепями к стене женщина с кляпом во рту. Её волосы слиплись и, кажется, пропитались кровью. Глаза её были плотно закрыты, а руки в кандалах, судя по безвольно висящему телу, вывернуты из суставов. Она была без сознания. Или у неё просто не осталось сил бороться за жизнь.
– Что ты с ней сделала? За что?
Наверное, мне стоило убрать нотки негодования в голосе, но я не сдержала эмоций, когда обращалась к Алилате.
Царица не ответила мне. Пока жрицы поджигали воскурения в расставленных у стен чашах, она неспешно направилась к пленнице, чтобы коснуться её щеки и угрожающе прошептать:
– Открой глаза, презренная мужелюбка. Твой час пришёл. Ты не смогла стать достойной матерью
Пленница моргнула и через силу повернула голову к царице, а та резким движением выдернула кляп из её рта, и женщина шумно вздохнула:
– Повелительница… сжалься… прости меня… пожалей моих деток… дай мне вернуться к ним….
– Вернуться? И после всего, что ты натворила, ты ещё смеешь умолять меня об этом? Ты не была матерью своим детям. Ты была им хуже мачехи. Когда твой муж бил тебя и твоих дочерей, что мешало тебе в ночи, пока он спит, покинуть дом и побежать в приют красных сестёр, чтобы попросить о помощи? Что мешало тебе прийти ко мне и воззвать к правосудию?
– Но он ведь… он же… он мой муж… и мы одна семья…
– Семья – это ты и твои дети, презренная мужелюбка. Муж в твоём доме лишь гость, а гость должен блюсти правила дома, где его приютили. А каковы были правила в твоём доме? В нём отцу позволительно бить дочерей? Ему позволительно есть в три горла и не приносить семье ни единой руфии на пропитание? Это ведь ты разрешала своему мужу быть паразитом, что сосёт соки из твоей семьи. Ты разрешила ему жить в праздности и ничем полезным не заниматься. Ты разрешила ему сидеть целыми днями дома и попивать вино, пока сама ходила по городу от дома к дому и продавала пироги с булками. Ты разрешила этому скоту оставаться наедине с твоими маленькими дочерями и насиловать их.
У меня сердце ушло в пятки от услышанного. Так вот что случилось, вот что за человек без головы и гениталий прикован к стене вместе с несчастной… Теперь я всё поняла, абсолютно всё. И теперь меня ничуть не пугает вид его растерзанного тела. Пожалуй, Румелат – это единственное место на свете, где для извергов такого рода придумали самую подходящую казнь.
– Что ты сделала, когда маленькая Зиба сказала тебе, что папа трогал её и делал больно? – продолжала свой допрос Алилата.
– Я… я так много работаю… я одна… на всю семью... я так устала, когда пришла домой…
– Да, ты пришла и просто отмахнулась от маленькой напуганной девочки в слезах. Девочки, которая слишком мала, чтобы понять, что с ней сотворил твой муж. А потом ты снова ушла разносить пироги. И через несколько дней другая твоя дочь, что лишь двенадцать лун назад созрела из девочки в девушку, встретила тебя в платье с окровавленным подолом и безумными от ужаса глазами, а ты сказала ей, чтобы вымылась и шла накрывать на стол. И ты даже ни о чём её не спросила. Ты сделала вид, что ничего не случилось.
– Я так много работаю… пеку, разношу, снова пеку… Я одна… я не могу за всем поспеть…
Тут Алилата ухватила женщину за подбородок и повернула её лицо прямиком к обезглавленному трупу.
– В том, что ты была одна, виновата лишь ты сама. Камали не приветствует браки старых традиций, но пока и не запрещает их, если мужчина и женщина хотят жить вдали от своих семей. Если муж не приносил в дом денег, и смел жить за счёт твоего труда, ты могла просто развестись с ним. Если он тебя бил, ты могла в любой момент уйти от него вместе с дочерями и вернуться в дом своей матери. В дом, где за ними всегда был бы пригляд. В дом, где они всегда были бы невредимы. В дом, где они всегда были бы под защитой своего рода. Но ты ничего этого не сделала.