Миллениум. Тетралогия.
Шрифт:
– Они у нее по-прежнему такие.
– Лисбет рассказывала, как Камилла часами просиживала перед зеркалом, просто тренируя свой взгляд. Глаза были для нее потрясающим оружием. Они могли и очаровывать, и отталкивать – заставлять детей и взрослых чувствовать себя в один день избранными и особенными, а в другой – отвергнутыми и изгнанными. Это был нехороший талант. Как ты можешь догадаться, в школе Камилла сразу сделалась невероятно популярной. Всем хотелось с нею дружить, и она пользовалась этим всеми мыслимыми способами. Она устраивала так, чтобы одноклассники каждый день дарили ей маленькие подарочки: мраморные шарики, конфетки, мелкие деньги, бусинки, брошки; а те, кто ничего не дарил или вообще вел себя не так, как ей хотелось, на следующий день не удостаивались от нее приветствия или даже взгляда, и все, кому однажды доводилось побывать в центре ее внимания,
– Сестры.
– Именно, и поэтому Камилла настраивала одноклассников против Лисбет. Она организовала безумную травлю, в результате чего Лисбет макали головой в унитаз, обзывали выродком, соплей и еще много чем. Они занимались этим, пока не обнаружили, с кем взялись ссориться. Но это уже другая история, и тебе она известна.
– Лисбет не из тех, кто подставляет другую щеку.
– Отнюдь. Но примечательным в этой истории – чисто в психологическом отношении – является то, что Камилла научилась добиваться власти над своим окружением и манипулировать им. Она научилась держать под контролем всех, кроме двух важных для ее жизни людей, Лисбет и отца, и это ее раздражало. Она приложила массу усилий для того, чтобы выиграть эти поединки тоже, а для каждого из них требовалась, естественно, собственная стратегия. Перетянуть на свою сторону Лисбет ей никогда не удавалось, и не думаю, чтобы ее это особенно интересовало. В ее глазах Лисбет была всего лишь странной, мрачной и упрямой девчонкой. Зато отец…
– Он был просто злодеем.
– Злым он, конечно, был, но в то же время представлял собою само поле силы семьи. Все, собственно говоря, крутилось вокруг него, хоть он и редко бывал у них. Он был отсутствующим отцом, а таковые, даже в нормальных случаях, могут иметь для ребенка чисто мифическое значение. Здесь же дело зашло значительно дальше.
– Что вы имеете в виду?
– Я считаю, что Камилла и Зала вместе представляли собой очень неудачную комбинацию. Думаю, что Камилла, сама до конца не отдавая себе в этом отчета, уже тогда интересовалась одной-единственной вещью: властью. А ее отец… ну, его можно упрекнуть во многом, но только не в недостатке власти. Об этом говорили многие, в особенности те бедняги из Службы безопасности. Они с невероятной решимостью готовились отказать ему и выставить свои требования, однако, сталкиваясь с ним лицом к лицу, превращались в стадо боязливых овец. Залаченко излучал отвратительное могущество, которое, конечно, только усиливалось тем, что до него нельзя было добраться, тем, что не играло никакой роли, сколько раз на него заявляли в социальные службы. Его всегда прикрывало СЭПО, что и убедило Лисбет – естественно, знавшую об этом – в необходимости брать дело в собственные руки. А Камилла видела в этом нечто совсем другое.
– Она сама хотела стать такой же…
– Думаю, да. Отец был для нее идеалом, и ей хотелось тоже иметь аналогичные иммунитет и силу. Но, возможно, больше всего она хотела, чтобы он обратил на нее внимание, рассматривал как достойную дочь.
– Она ведь должна была знать, как жутко он обращается с ее матерью.
– Разумеется, она знала. Но все-таки принимала сторону отца. Можно сказать, принимала сторону силы и власти. Уже в детстве Камилла несколько раз заявляла, что презирает слабых людей.
– Значит, по-вашему, мать она тоже презирала?
– Боюсь, что да. Лисбет однажды рассказала мне кое-что, чего мне никогда не забыть.
– Что же?
– Я этого никогда никому не рассказывал.
– Может, пришло время?
– Да, возможно… Но сперва мне надо принять чего-нибудь крепкого. Как ты смотришь на рюмку хорошего коньяка?
– Идея, пожалуй, неплохая… Сидите, я принесу рюмки и бутылку, – сказал Микаэль и пошел к стоявшему возле двери в кухню шкафчику красного дерева, служившему баром.
Он как раз начал перебирать бутылки, когда зазвонил его айфон – на дисплее высветилось имя Андрея Зандера. Но когда Микаэль ответил, в телефоне никого не оказалось. Вероятно, телефон просто сработал в кармане, подумал он и, налив в некоторой задумчивости две рюмки «Реми Мартен», снова уселся рядом с Хольгером Пальмгреном.
– Рассказывайте, – попросил он.
– Даже не знаю, с чего начать… Насколько я понял, дело происходило хорошим летним днем; Камилла с Лисбет сидели запертыми в детской…
Глава 23
Вечер 23 ноября
Август опять застыл. Продолжать отвечать он не мог. Числа стали слишком большими, и вместо того, чтобы схватиться
Оставив мальчика на кухне, она вышла в темноту и принялась рассматривать дикий, заросший ландшафт. Внизу, под крутым склоном, находились пляж и покрытое снегом поле с заброшенным гумном для танцев. Пригожими летними днями там наверняка толпились люди. Сейчас же все было пустынным. Лодки вытащены на берег, вокруг ни души, в домах по другую сторону залива никаких огней. Снова задул сильный ветер. Лисбет это место нравилось – во всяком случае, в качестве укрытия в конце ноября. Правда, ее едва ли смог бы предупредить звук мотора, если бы кто-нибудь решил их навестить. Единственная возможная парковка располагалась внизу, возле пляжа, и чтобы добраться до дома, требовалось взобраться по деревянной лестнице вдоль склона. Под защитой ночной темноты к ним наверняка можно было подкрасться. Но Лисбет думала, что этой ночью ей удастся поспать. Она в этом нуждалась. Ее по-прежнему мучила рана, и, вероятно, поэтому она так сильно отреагировала на то, во что изначально не верила. Но, вернувшись в дом, Саландер поняла, что дело было не только в этом.
– Обычно Лисбет не волнует погода или какие-нибудь события, происходящие где-то на периферии, – продолжал Хольгер Пальмгрен. – Ее взгляд отсекает несущественное. Но в тот раз она действительно упомянула о том, что на Лундагатан и над соседним парком светило солнце. Она слышала, как смеются дети. Возможно, она хотела сказать, что по другую сторону окна люди были счастливы. Хотела подчеркнуть контраст. Обычные люди ели мороженое и играли с драконами и мячами. Камилла и Лисбет сидели взаперти у себя в комнате и слушали, как отец насилует и избивает мать. Думаю, это было непосредственно перед тем, как Лисбет всерьез дала Залаченко сдачи. Но за хронологию я не ручаюсь. Случаев насилия было много, и они все имели один и тот же сценарий. Зала заявлялся во второй половине дня или вечером, сильно пьяный, и иногда трепал Камиллу по голове, приговаривая что-нибудь вроде: «Как у такой красивой девочки может быть такая отвратительная сестра?» Затем он запирал дочерей в детской и усаживался на кухне, чтобы еще выпить. Пил он одну водку и часто вначале сидел молча, только причмокивая, как голодный зверь. Потом чуть ли не ласково бормотал что-нибудь, типа: «А как сегодня себя чувствует моя потаскушка?» Но дальше Агнета совершала какую-нибудь ошибку – или, вернее, Залаченко решал, что видит какую-то ошибку, – и сразу следовал первый удар, как правило, пощечина, сопровождаемая словами: «А я-то думал, что моя потаскушка сегодня будет доброй». После этого он волок ее в спальню и вскоре уже пускал в ход кулаки. Лисбет вычисляла это по звукам. Она точно различала, какие именно удары он наносил и куда они попадали. Она знала это столь же отчетливо, как если бы избивали ее саму. За ударами следовали пинки. Зала пинал мать и колотил ее о стену, выкрикивая: «сука», «потаскуха», «шлюха», и от этого возбуждался. Он заводился, глядя на ее страдания. Только когда мать была уже вся в синяках и истекала кровью, он ее насиловал, а кончая, выкрикивал еще худшие мерзости, и потом все ненадолго смолкало. Слышались только сдавленные всхлипывания Агнеты и его собственное тяжелое дыхание. Затем он вставал, выпивал еще, недолго бормотал, ругался и плевал на пол. Иногда он отпирал дверь к Камилле и Лисбет, выпаливая нечто вроде: «Теперь мама опять добрая», – и уходил, хлопая дверью. Таков был обычный вариант. Но в тот день кое-что произошло.
– Что же?
– Комната у девочек была довольно маленькой. Как ни пытались они отдалиться друг от друга, их кровати все равно стояли почти вплотную, и во время избиения и насилия они, как правило, сидели каждая на своем матрасе, напротив друг друга. Разговаривали они редко и чаще всего старались не встречаться взглядами. В тот день Лисбет почти не отрывала глаз от окна, выходившего на Лундагатан, и, наверное, поэтому могла рассказывать о лете и детях на улице. Но в какое-то мгновение она повернулась к сестре и тут увидела…