Миллион для гения
Шрифт:
– Вы математик или философ? – спросил его собеседник, но уже с каким-то интересом глядя на этого высокого человека, покрытого густой черной растительностью. Он сейчас напоминал ему какого-то дикого зверя, но, тем не менее, разговаривал, как человек.
– Это одно и тоже, – с благодарностью продолжил Клейзмер. Он так хотел с кем-то поговорить. Только теперь он понял, как долго молчал.
– Все эти понятия фундаментальные и являются звеньями, которые, соприкасаясь, намертво цепляются друг за друга, образуя неделимую цепь. Цепь – это наука, но сегодня она висит на шее у чудовища, имя которого – невежество. И теперь
– Такова реальность, – тихо ответил его собеседник.
– Реальность?! – закричал Клейзмер. – Реальность – это границы нашего невежества. Мы прочертили их для собственного удобства, но продолжаем жить рядом с вещами нереальными. Вспомните пирамиды, которые до сих пор не смог бы повторить человек, идолов невероятной высоты, сделанных из камня, где в округе лишь одни пески, вспомните все чудеса света. Сегодня мы просто не замечаем этого. Нам достаточно лишь того, что понятно и объяснимо, и что уже есть, что поддается простому доказательству. Когда-то человек был способен на многое. А ваша “реальность” так же бесконечна, как вселенная, время, разум…
Он говорил, и глаза его ярко блестели в тусклом свете зарождающегося утра.
– Вспомните: “Нужно носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду.” Так сказал Фридрих Ницше. А вот еще: “Только те, кто предпринимают абсурдные попытки, смогут достичь невозможного.” Это – Альберт Эйнштейн. “Человек начинает жить лишь тогда, когда ему удается превзойти самого себя.” – он же. А вы говорите – реальность! Стоит потерять это чувство реальности, и нам уже не по себе, нам не комфортно, нас затягивает в пропасть. И ты уже летишь в неведомый мир. А зачем он нам нужен? Там неудобно и не привычно. Да и стоит ли поднимать головы и смотреть туда. Но, еще Платон сказал: “Всё, что вызывает переход из небытия в бытие – творчество”.
Человек посмотрел на него и произнес: – Вы математик, вам проще, вам есть за что держаться.
Клейзмер смотрел теперь куда-то вдаль, он устал, он сказал все, что хотел, в этих нескольких фразах он излил целый поток своих мучений или страданий, а теперь стоял и молчал. Потом произнес тихо: – Стоит только взобраться на эту гору, и ты обязательно остаешься один…
Потом посмотрел на своего собеседника и повторил его последнее слово: – Математик! Да – был математиком! Я не занимаюсь больше математикой! – резко произнес он. – Она мне больше НЕ ИНТЕРЕСНА! – потом добавил еще:
– Ваш мир спасет невежество!
– Так, что же делать? – спросил его человек.
Клейзмер уже повернулся в сторону и куда-то шел. – Что делать? – на ходу бросил он, – что делать? Вон гриб! Видите! Смотрите, какой большой! На моей горе! Вон еще один! И еще…
Он шел, и голос его становился тише, теряясь вдалеке уже пропадая совсем...
– Так что же делать? – вдогонку бросил человек.
– Оставьте меня в покое… Я не даю интервью… Не даю… не даю… Интервью не даю… Гриб… мой гриб…
Человек остался один. Снова один!
“МИР СПАСЕТ НЕВЕЖЕСТВО” – билось в его висках.
Теперь он смотрел вдаль на проплывающие горы. На одной из них ему показалась знакомая фигура. Показалась – не показалась. Сейчас это было не важно. Он узнавал в чертах этого человека лицо Альберта Эйнштейна. Вот еще гора, а на ней Фридрих Ницше, вон еще –
– Петров! Когда ты успел? Зачем?
И, наконец, еще одна гора – она плыла в этом сумеречном пространстве, а на вершине ее тоже стоял человек. Он знал его. Знал уже давно – всю свою жизнь. Это и был он сам…
Он огляделся по сторонам. И вот она – цель его путешествия – предел того сумасшедшего бега или полета в неизвестность, к которой он так стремился, к звездам и небу, к верхушке серого острого пика горы, который скоро заблестит на весь горизонт утренним неземным блеском. Всполохнет ярким пламенем в вышине. Как маяк на одиноком острове, заброшенном далеко в океане в бесконечности этой водной стихии, затерявшемся на просторах Земли и космоса.
Он стоял на самом краю маленькой площадки, и ночь, тяжелыми зыбкими аккордами заканчивая свою темную песню, отступала, а на смену ей робкими звуками в этой вышине на легком прозрачном ветру зарождался ноктюрн – утренняя песня. Эта музыка нежно звенела над океаном, трепетно касаясь верхушки горы, растекаясь по ее склонам и наполняя воздух своим светлым звучанием. Ночь свалилась за горизонт, растворившись в немыслимом серебряном блеске. Солнце заиграло на его лице, отбрасывая длинную тень от этой крошечной фигурки, и теперь он закрывал своей спиной целые километры дорог, городов, поселков, забытых где-то там внизу, редкие деревья и кустарники этой горы. Такое бывает лишь одно короткое утреннее мгновение, один крошечный миг – но ты становишься великаном на этой планете, и рука твоя может заслонить целый город вдалеке от этого утреннего солнца и его ярких лучей... Может заслонить – только зачем?
Яркое солнце озарило весь горизонт. Солнце было таким, как и прежде. Ярким, ослепительным, теплым и… родным. Каким он видел его каждый день в своей жизни. Теперь оно сияло как-то необычно, трепетно, и сияло только для него одного. Уже растворились, исчезли в его лучах остатки утреннего тумана и обрывки слов, сказанные этим странным человеком, Клейзмером. Тот ушел из его жизни навсегда. Он оставил его в покое. Наконец, он освободился от него. И только это солнце над головой оставалось с ним.
Он посмотрел вниз. Горы раздвинулись, и перед его глазами предстала бесконечная водная гладь. Этот океан не имел границ, он сиял в утренних лучах, и свет, отражаясь, переливался всеми цветами радуги, падал на горы, падал на небо. Падал! Мир перевернулся. Он не имел границ и координат. Все в нем имело какой-то божественный смысл и значение. Эти горы вдали, холмы, длинные берега, омываемые прибрежной волной. Широкие пляжи и дальше поля и леса, возвышенности. Этот огромный пустынный мир притягивал, приглашая войти и остаться навечно. Улечься на поля нескошенной травы и почувствовать себя частью маленькой уютной вселенной, где ты тоже теперь занимал свое законное место…