Миллионщик
Шрифт:
Я сидел на передних нартах, рядом с Ороканом, который ловко управлял своей дюжиной лохматых, нетерпеливых псов. Собаки, радостно взлаивая и вырываясь из-под его крепкой руки, легко тащили легкие, просмоленные нарты по прозрачному льду замерзшего Амура. Морозный ветер обжигал лицо, но это был приятный, бодрящий холод. Жена Захара снабдила меня в дорогу теплой, подбитой мехом кухлянкой, а на ногах моих были высокие торбаса из оленьей кожи, руки защищали меховые рукавицы. На коленях я держал берестяной короб, в котором, заботливо завернутые в лыко, лежали три оставшиеся китайские фарфоровые вазы — те самые, что проделали столь долгий путь
Рядом со мной, укутанный в несколько слоев одежды так, что виднелся только кончик его покрасневшего от мороза носа, сидел Изя Шнеерсон,. Он то и дело ежился, кутался плотнее в свой необъятный кожух и что-то бормотал себе под нос про «эту собачью жизнь» и «когда же мы доберемся-таки до цивилизованных мест».
Дальше ехали нарты с Лян Фу, тайпинами, а замыкал нашу небольшую колонну Сафар. Он ехал, внимательно осматриваясь по сторонам, рука его привычно лежала на цевье перекинутого поперек нарт штуцера. Его задачей была охрана нашего каравана от возможных неприятностей.
Путешествие по зимнему Амуру было удивительным и захватывающим. Могучая река, скованная толстым, многометровым льдом, превратилась в широкую, бесконечную дорогу, уходящую за горизонт. Тишина стояла такая, что, казалось, слышно было, как трещат от мороза деревья. Только скрип полозьев по снегу, рычание и лай собак, да редкие гортанные покрикивания Орокана нарушали эту первозданную тишину.
Иногда на льду попадались торосы — нагромождения ледяных глыб, которые приходилось объезжать или с трудом перетаскивать через них нарты. Иногда во льду встречались трещины и промоины, коварно прикрытые тонким слоем снега, — Орокан, с его «пристрелянным» взглядом и острым чутьем, безошибочно угадывал их и объезжал стороной.
На ночь мы съезжали с Амура и углублялись в лес — там было не так ветрено, как на реке. Разводили большой костер, варили в котелке чай и сытную похлебку из сушеного мяса и юколы.
Собаки, сбившись в кучу, спали рядом, согревая друг друга. А мы сидели у огня, смотрели на звезды, такие яркие и близкие в этом морозном, чистом небе, и разговаривали о разном — о нашем прииске, о будущих планах, о далекой, почти забытой жизни.
На русском берегу, изредка попадались небольшие казачьи станицы или заимки староверов, мы видели суровых, бородатых мужиков в овчинных тулупах, с ружьями за плечами. Они выезжали на Амур рыбачить, ставя сети под льдом, или охотились на зверя на лыжах. Относились они к нам настороженно, но без враждебности. Иногда мы останавливались у них на ночлег, за рубли покупали хлеб или свежее мясо. Казаки с любопытством разглядывали нас, расспрашивали, кто мы, откуда, куда путь держим. Мы отвечали уклончиво, не вдаваясь в подробности: «торговые люди, едем за товаром».
На китайском, маньчжурском берегу жизнь была другой. С берега мы видели лепившиеся друг к другу вдали небольшие селения — фанзы из дерева, или, чаще — из глины и камыша, с причудливо изогнутыми крышами. Морозный воздух доносил оттуда лай собак, детский смех, обрывки незнакомой, гортанной речи. Маньчжуры, в своих стеганых ватных халатах и меховых шапках, выезжали на лед Амура. Они тоже ловили рыбу, ставили капканы на соболя и лисицу.
С ними мы без особой нужды старались не контактировать. Орокан, который немного разговаривал по-маньчжурски, утверждал, что это хитрый и недружелюбный народ. Случалось, что они нападали на одиноких путников, грабили, а то и убивали. Поэтому мы держались от их селений
Однажды мы наткнулись на целый караван маньчжурских торговцев. Несколько десятков нарт, груженых тюками с чаем, тканями, какими-то китайскими товарами, тянулись длинной вереницей по льду Амура. Их сопровождали вооруженные охранники с фитильными ружьями и длинными копьями. Мы предпочли объехать их стороной, не искушая судьбу. Орокан, ехавший впереди, заметил их издалека и тут же направил нарты по ближе к берегу, предупредив нас. Мы тут же ощетинились оружием… но все обошлось.
Так, день за днем, мы продвигались на запад. Морозы крепчали, иногда доходя, по моим ощущениям, до сорока градусов. Случались и бураны, когда приходилось по нескольку дней отсиживаться в каком-нибудь укрытии, пережидая непогоду.
Проходили дни, а мы все продолжали свой путь, преодолевая версту за верстой по бескрайним ледяным просторам Амура, а затем и Шилки, в которую он впадал. Морозы не ослабевали, солнце по-прежнему скупо отмеряло короткие зимние дни, а ночи были длинными, темными и очень холодными. Но мы уже привыкли к этому ритму, к жизни в дороге, к постоянной борьбе со стихией. Собаки наши, хоть и подустали, но все так же резво тащили нарты.
И вот, наконец, после почти месяца пути, проделав, по моим прикидкам, не меньше восьмисот верст по льду сначала Амура, а затем и Шилки, мы увидели впереди долгожданную цель нашего первого этапа путешествия — город Сретенск.
Он появился внезапно, за очередным изгибом Шилки, словно вырос из-под снега. Небольшой, приземистый, он раскинулся на высоком, обрывистом берегу реки, у подножия заснеженных сопок. Деревянные, почерневшие от времени дома с резными наличниками и высокими крышами теснились друг к другу, карабкаясь по склонам. Из труб вился сизый дымок, смешиваясь с морозным туманом, окутывавшим город. Над всем этим возвышалась каменная колокольня богатой церкви, чей золоченый крест тускло блестел в лучах низкого зимнего солнца.
Сретенск, как я уже слышал, является важным речным портом. Именно отсюда снаряжались караваны судов, барж, пароходы, доходившие до Благовещенска и еще дальше — до устья Амура. Но это все — в навигацию, летом, а теперь жизнь здесь, казалось, замерла до весны, до вскрытия рек, до начала сплава. У пристани, вмерзнув в толстый лед Шилки, стояло несколько колесных пароходов — небольших, неуклюжих, с высокими трубами и обледеневшими палубами. Они выглядели сейчас беспомощными и осиротевшими, как выброшенные на берег киты.
Мы въехали в город по главной улице, широкой, но занесенной снегом. Народу на улицах было немного — редкие прохожие, закутанные в тулупы и бараньи полушубки, спешили по своим делам, оставляя на снегу глубокие следы. Изредка проезжали сани, запряженные одной-двумя лошадками, или нанайские нарты, груженые дровами или связками мороженой рыбы.
Остановившись на постоялом дворе, который держал какой-то ушлый китаец, мы сняли пару комнат, накормили собак, отогрелись у жарко натопленной печи. А затем, оставив Изю и Сафара присматривать за нашим золотом и вещами, я с Ороканом отправился на пристань — разведать обстановку.