Милый дедушка
Шрифт:
Обжились. Кроме материного сундука да стола (Виктор и на нем накорябал то же слово), Юрий притащил от себя кровать с периной, шифоньер и этажерку. А с завода на свадьбу подарили приемник «Балтика». Стол Юрий проолифил и покрыл лаком — буквы стало почти не видно. Да и кто их увидит под клеенкой.
Потом Юрий служил в армии, а Капа всех удивила — поступила в медицинский институт. Сдала на пятерки. «Молодчага!» — прислал телеграмму Юрий. С завода пришлось уйти. Училась, дежурила санитаркой в больнице — зарабатывала на хлеб. Тетя Паша не здоровалась, а Иван Трофимыч, когда напивался, грозил убить. Но она не боялась, — знала, они
Пришел из армии Юрий, поддержал: «Учись. Набирайся знаний». Она и училась.
На шестом курсе родилась Валечка, а потом, когда отрабатывала в районе три года, — Олежек. Юрий заделался теперь шофером, зарабатывал хорошо. Мать его продала дом и заняла Капину половину, беречь казенную жилплощадь. Ну и Капа себя не щадила — работала на полторы ставки да еще дежурила. Так что в город вернулась со своей машиной.
И все бы хорошо, да в больнице, куда она устраивалась, не было места хирурга. Главный врач, солидный и серьезный человек, уговаривал ее переквалифицироваться в анестезиологи — появилась как раз такая в медицине специальность. Юрий тоже советовал — не ездить же на двух автобусах, не мерзнуть. В общем, согласилась.
Теперь, конечно, она была не Капа и не Капка, а Капитолина Ивановна, доктор, уважаемый человек, и она следила, чтобы юбка была поглажена и ногти чистые, подстриженные. Домашнее хозяйство она не любила (опротивело со времен тети Пашиной кухни), но на работе показать себя могла. Оставалась, надо было, и после срока, не спорила, если среди ночи приезжала «скорая помощь». Старалась.
А когда на собрании вручали грамоту и главный врач мягко пожал ее скромную большую руку, она покраснела пятнами и чуть не заплакала.
По субботам приходили Борис с Дусей. Борис работал с Юрием на автобазе и считался лучшим другом. Капитолина Ивановна и Дуся скучали на своих стульях, потому что больше двух маленьких рюмок выпить не могли, а Борис, когда открывал вторую бутылку, хлопал. Юрия по плечу. «Ты знаешь, кто ты есть? — спрашивал. — Знаешь? Ты гад и сволочь и мой первый, самый надежный друг. Давай закурим, друг? А?» Они курили, а Капитолина Ивановна отмахивалась от дыма, и ей хотелось, чтобы пришла «скорая», а утром на рапорте Аркадий Аркадьевич ласково смотрел бы на нее и шутил: «Опять, Капитолина Ивановна, не дали вам поспать?» И голос его теплел и из низкого, мужского становился бархатным, трогающим что-то неразбуженное, щекотное. Но «скорая» не приходила, а Юрий вставал и шел на кухню, где мать укладывала детей. Выводил ее за руку на середину комнаты и громко объявлял: «Моя мать! Она меня родила!» Свекровь выдергивала руку, но не обижалась. А Борис хохотал и хлопал в ладоши, как на концерте. Потом они с Юрием пели песню. «Ле-е-е-е-тять у-уттки… — пели, — ды-ы два-а гу-уся…» И было страшно, будто они кого-то пугали этими утками и могли, если понадобится, смерть за них принять или убить. В стену стучал Иван Трофимыч, но Борис в ответ стучал тоже, и петь не переставали, пока Дуся не начинала дергать Бориса за рукав и звать домой.
В воскресенье Юрий болел с похмелья, но Капитолина Ивановна его не жалела. Она вообще не была жалостливой. Больных привечала, но больше так… — нравилось, как в институте делала это одна ассистентка: «Потерпи, хороший мой, сейчас, сейчас, мы тебе поможем…»
Ехали на машине в сад, копать грядки. Юрию нравилось — свои овощи в доме. Затевали еще с Борисом построить тут финскую баню, чтобы париться и пить пиво по воскресеньям. Участок выделили от больницы, Капитолина Ивановна думала отказаться, но Юрий настоял. Теперь она жалела,
Дети подрастали. Валечка ходила в школу, и все бы ничего, да уж очень тесно было жить. Юрию квартиру обещали, но как-то не верилось, что скоро дадут.
Тут как раз выбрали в местком, казначеем, а потом заместителем председателя. Заметили, какая она добросовестная. Теперь можно было видеть Аркадия Аркадьевича в любое время. «Все спасаете? Не жалеете себя? — улыбался он, сталкиваясь с ней в коридоре. — А я вам аппаратик новый выписал…» И наклонялся, ласкал «эр», понижая голос: аппар-р-ратик. Будто тайну сообщал. И она волновалась, и красные пятна выступали на лице.
А потом приехали подшефные из Мултанова, и местком совместно с администрацией устраивал вечер. Капитолина Ивановна, как женщина и хозяйка, произносила приветственную речь. Аркадий Аркадьевич сидел в первом ряду и смотрел на нее. Голос, ее вздрагивал, раза три она запнулась.
После вечера он, хоть и был выпивши, повез ее на своей машине и свернул по дороге куда-то не туда. Ей и хотелось «не туда», боялась только, увидят. Но по ноге уже кралась мягкая горячая рука, и Капитолина Ивановна сжала ее коленями — захлопнула капкан.
Через полгода въехали в новую трехкомнатную квартиру. Дали ее от больницы, хотя приняло участие и Юрьево начальство. Квартира была большая, но неудобная. Одна комната длинная и узкая, с окном в торце — в ней поставили телевизор и тахту, где спали Юрий с Капитолиной Ивановной, — другая, совсем маленькая, для Валечки и свекрови, а Олежек остался в проходной, и некуда было поставить его детский столик, потому что кругом двери и окна или стоит сервант. Но кое-как все, слава богу, разместились, пришли Борис с Дусей и принесли в подарок табуретку.
— Ты знаешь, кто ты? — спрашивал Борис. — Знаешь?
Вот если бы у Аркадия Аркадьевича умерла жена, думала Капитолина Ивановна, он бы взял меня к себе. У него в квартире нет таких длинных комнат и мебель чехословацкая, там нет Юрьевой матери и не приходят по субботам Борис с Дусей. Ей стало жалко себя и свою несчастную жизнь, и когда Борис с Юрием запели про своих уток, она подумала: если Юрий узнает — убьет, а свекровь наверняка уже знает, только боится, потому что квартира все-таки ее, Капитолины Ивановны, и дети тоже. Потом вспомнилось, как хотела однажды прийти к Аркадию Аркадьевичу с сыном, как тот мялся и увиливал. «Нет, с детьми не возьмет, а оставлять их с Юрием нехорошо, что люди подумают…» Да и жалко, особенно Олежека, который приходил иногда под утро и просился: мама, мне страшно, можно я с тобой.
Как-то привезли Капитолину Ивановну на «скорой» в больницу, и на столе в операционной лежала Рита, дочка Ивана Трофимыча и тети Паши. Рита была уже взрослой красивой женщиной, матерью двоих детей — живот у нее большой и дряблый. Она никого не узнавала, бредила и все звала какого-то Алексея. «Алексей… Алексей…»
На другой день прямо домой пришел Иван Трофимыч, сидел на кухне и мял кепку. Он был теперь пенсионер и слаб на слезу. Просил пособить, просил извинить его за неправильное поведение, и сколько может, сказал, не обидит. Капитолина Ивановна от слез его не шибко расстроилась, а от взятки категорически отказалась, хотя у Юрия, когда Иван Трофимыч говорил про «сколько может», было преувеличенно равнодушное лицо. «Будем стараться!» — вот и все, что могла сказать в утешение. Иван Трофимыч мешкал в коридоре, руки ходили ходуном, хотелось, видно, сказать, а может, плюнуть напоследок, но пришлось сдержаться — он был уже старый старик, а она не девочка.