Мимикрия в СССР
Шрифт:
— Вы, тов. Богдан, молодой советский инженер работаете на нашем комбинате давно и хорошо, партийное бюро и ФЗК хотят рекомендовать вас в члены ФЗК на следующих выборах!
Я страшно расстроилась: быть членом ФЗК —это значит отдавать много времени общественной работе, которую я ненавижу еще со своих студенческих лет. Оставаться после работы на разного рода совещания и заседания, еще меньше свободного времени для себя и семьи.
— Это мне большая честь, я понимаю, но, право, я не смогу. Как вы, вероятно, знаете, у меня уже есть общественная нагрузка,
— Вы не отказывайтесь, мы дадим вам подходящую нагрузку. Мы вместе с партбюро решили, что вы будете заместителем председателя ФЗК и, как таковой, представителем от рабочих и служащих в Конфликтно-Расценочной Комиссии. От дирекции в КРК инженер-экономист, мы хотим, чтобы и интересы рабочих защищал человек с высшим образованием, знающий, что к чему.
— Вы ошибаетесь, я совсем не знающий человек. О рабочем законодательстве я знаю не больше, чем другие.
— Вам в помощь есть свод законов о труде. Очень хорошая книга, специально написанная для ФЗК; вопросы и ответы.
— Я думаю, я не смогу справиться с этой работой; поищите кого-либо еще, у нас есть и другие с образованием.
— Нет, это вопрос решенный. Партбюро и ФЗК будут выдвигать вашу кандидатуру. Вы у нас самый подходящий человек, вы инженер, но вы выросли в рабочей семье, мы знаем, что ваш отец рабочий. Вот теперь рабочий класс, который вырастил и выучил вас, ожидает от вас помощи. Мы договоримся с директором, чтобы заседания КРК бывали в рабочее время.
— Может быть, рабочие меня не выберут.
— Будем надеяться, что выберут…
Меня, конечно, выбрали. Через несколько дней, на общем профсоюзном собрании, секретарь партячейки предложил мою кандидатуру в члены ФЗК, его поддержали несколько человек активистов, которым, вероятно, приказано было это сделать. Выступление секретаря партячейки за меня обязывало голосовать за меня всех партийных и комсомольцев, а остальным рабочим было совершенно все равно, за кого голосовать. "Приводной ремень от рабочих к партии" всегда без отказа работал для партии.
Придя домой расстроенной после выборов, я не встретила сочувствия у Сережи. Его также недавно выбрали в члены Бюро профсоюзной организации университета, и когда он рассказывал мне об этом, я упрекала его за то, что он не сумел отказаться от такой обузы.
Зато дома у нас была большая радость: мы в первый раз получили собственноручное письмо Наташи. Она живет у бабушки и решила написать нам о последних событиях.
"Дорогая мама, дорогой папа.
У бабушки уже весна. Сирень распустила почки, вишни распустили почки, сливы распустили почки, груши распустили почки, яблони распустили почки, персики уже расцвели.
Наташа".
Письмо, явно составленное ей самой.
К нам приехала,
Я очень обрадовалась. Мы учились вместе, сидя на одной парте, четырнадцать лет. На последнем курсе она вышла замуж и уехала жить в Ленинград и теперь я встречаю ее очень редко. Рассказывая о своей жизни, она сообщила:
— Недавно нам дали новую квартиру, в самом Ленинграде. Мы несколько лет ждали ее. Шансы получить квартиру у нас были не особенно хорошие, у родителей Виктора небольшой домик в Гатчине, но нам приходилось каждый день ездить далеко на работу. Кроме того, мне так надоело жить в семье! Все время смотреть из рук его матери; хотелось жить своей семьей.
— Ты взяла для Юры няньку?
— Нет, нянька в Ленинграде дорога, Юра почти все время проводит у бабушки, к нам приезжает только по воскресеньям, но скоро я буду посылать его в детский садик, а потом в школу, и тогда он будет жить все время с нами.
— А квартиру вам дали хорошую?
— Хорошую, две комнаты, но кухня и ванна общие, ими пользуются еще две семьи. Но мне это не особенно важно: готовлю я только по воскресеньям, а в ванне мы совсем не купаемся, я или купаюсь на заводе после окончания работы, или иду в баню. Ты помнишь, какие замечательные бани в Ленинграде?
— Конечно, помню. Даже есть некоторые с бассейнами для плавания.
— Мы получили хорошую квартиру, она нам досталась не только с мебелью, но и посудой, постельным бельем, платьями и даже игральными картами! Очевидно, до нас в ней жила старорежимная семья, в сундуке есть очень старомодные платья, с кружевом и стеклярусом и довольно много серебряной посуды: ложки, подстаканники, подсвечники и т.п. Тех, кто жил до нас, всю семью арестовали и, вероятно, выслали в лагерь, а квартира как была в день ареста, так и передана нам.
— Я думаю, не особенно приятно жить в такой квартире; все вещи напоминают о предыдущих жильцах, которых, может быть, увели из нее на расстрел.
— Какие глупости! Я совершенно об этом не думаю. Ведь не из-за нас же их арестовали, и может быть, их скоро выпустят. Во всяком случае, я собрала их личные вещи: фотографии, письма, белье, платья в сундук, если объявятся, пусть забирают, а остальным пользуюсь не задумываясь.
— Что же у них не осталось родственников, которые могли бы забрать личные вещи?
— Соседи говорят, родственники есть, только не очень близкие, и они боятся объявить себя родственниками осужденных. Конечно, если бы были родители или дети, они не побоялись бы. Кроме того, если их осудили с конфискацией имущества, никто из них не имеет права пользоваться имуществом.
— Может быть, мебель и серебро имущество, а белье и платья нет?
— Ну, я не знаю, никто за вещами не приходит.
— Вам дали такую квартиру, вероятно, потому, что Виктор теперь большая персона?