Министр любви [сборник рассказов]
Шрифт:
— Нет мест, — прохрипел заведующий, — везите дальше.
— Как я и говорил, в «Шестую», — заметил Зовша.
Санитар выбросил его из машины.
Мы вновь помчались. На сей раз это была «третья» больница.
— Полно, — сказал врач, — попробуйте в «двенадцатую».
Меня возили из больницы в больницу и нигде не принимали. Если б меня действительно сбили, я б давно умер.
— Куда ж его девать? — ворчали санитары.
— В «шестую», — стонал я
— Давай, попробуем, — сказал один, — а вдруг еврей прав?
Мы покатили в «шестую». Зелик был там. Рядом стоял Зовша.
— Возьмете суслика? — безнадежно спросил санитар.
— Оставляйте, — сказал Зелик.
Санитары укатили. Мы закрылись в приемном покое. Зелик был недоволен.
— Кто придумал эту дурацкую катастрофу?! — ворчал он, — кто вам сказал, что с сотрясением мозга у нас не сажают?! У нас сажают даже безмозглых!
— Айсурович, — объяснил Зовша.
— Айсурович зарвался! — сказал Зелик, — он переработался. Айсурович сбивает тех, кто не хочет в армию! Причем здесь вы? Сейчас «время сажать», хотя оно и не указано в Торе. И ничто не спасет от тюрьмы, даже сумасшествие. Ни Наполеоны, ни Чингисханы — ничто не помогает. Симулируй хоть царицу, хоть царя… Вот под Ригой пять Петров Первых сидит, два Ленина, четыре Маркса!
— Так что же мне — прямо в тюрьму? — спросил я.
— Есть выход, — сказал Зелик, — хвалить Израиль. Петь ему хвалу, аллилуйю. Можете сойти за чокнутого, но не перегибайте палку — иначе тюрьма.
Я тут же начал воспевать.
— О, Израиль, — закатывал я глаза, — свет очей моих.
— Меньше театральности, — попросил Зелик, — больше боли!
— Когда я коснусь своими губами земли твоей?!.
— Не стоните! Говорите уверенно, как борец, как узник Сиона.
— Попробую, — сказал я.
— Два дня на репетиции, — сказал Зелик, — я пока подготовлю место в сумасшедшем.
Мы начали репетиции. Я решил, по совету Зовши, симулировать великого еврейского поэта средневековья Иегуду Галеви. Я выкрикивал здравицы Израилю, а Зовша уточнял: это для тюрьмы, это для психушки. То, что для тюрьмы — я исключал.
Перед больницей меня проверил Зелик.
— В вас пропал Томазо Сальвини, — сказал он. — Завтра в девять, в сумасшедшем.
Ночью я не спал. Ветер завывал и ветка сосны стучала в окно.
Я думал о превратностях человеческой судьбы. Все началось так невинно — какой-то гипс. А теперь мне вместо завода предлагалась тюрьма, вместо тюрьмы — психбольница, что дальше?
Я решил бежать в Ленинград. Вызвал такси и помчался к аэропорту.
С самолета меня сняли.
— За
— К чему? — не понял я.
— К любому сроку, что получите. Идите и ждите повестки в суд. Мне ничего не оставалось, как ехать в сумасшедший дом.
Меня одели в пижаму болотного цвета и отвели в палату.
Посреди ее в записанной простыне, перекинутой через плечо на манер римской туники, стоял Беркович.
— Император Адриан, — представился он и высоко вскинул руку в римском приветствии, — Публий Элий Адриан! Завтра идем сносить с лица земли Иерусалим! Вы с нами?
— Чем будете сносить? — поинтересовался я.
— Плугом, — ответил император, — камня на камне не оставим. Надо покончить с евреями раз и навсегда!
Врачи, наблюдавшие эту сцену, были довольны. У них прямо слюнки текли.
— Да, да, — согласился я.
— Чтобы забыли название их народа, их страны, их столицы! Иерусалим я назову «Элиа Капитолина», а Иудею — Палестиной! А пока я запретил изучать Тору. Надеюсь, вы не изучаете?
Тут я вспомнил, кто я.
— Изучаю, — бросил я, — я тебе за Тору горло перегрызу, римский пес!
Я бросился на Берковича. Мы схватились и, тяжело дыша, катались по полу. Врачи с удовольствием наблюдали за баталией.
— Иерусалим стоял и стоять будет! — вопил я.
— Плугом снесу! — вопил Беркович.
Мы колотили друг друга кулаками.
— Покушение на императора! — орал он, — эй, стража!
Несколько санитаров дали мне по поджопнику.
— Израиль стоит и стоять будет! — отвечал я, — кто подобен народу твоему, Израиль?! — я боднул Берковича в живот и перешел на Иегуду Галеви:
— «Сион, неужто ты не спросишь о судьбах узников своих?..»
Беркович огрел меня по шее.
— Я запрещу обрезание! — рычал он.
— «…Которых вечно в сердце носишь среди просторов мировых», — закончил я.
Врачи были недовольны.
Своих жидов мало, — ворчали они, — упечь бы тебя, сука, на Колыму, лет на десять.
Первое представление прошло на редкость удачно. Дальше было хуже — императора все обожали, меня ненавидели. Беркович торжественно шествовал по коридорам, высоко вскидывал руку, и врачи всегда отвечали ему таким же приветствием. Когда он приказывал: «Ниц» — некоторые падали. Они как-то понимающе кивали, когда он несколько раз в день призывал снести плугом Иерусалим и снисходительно смотрели, когда Адриан избивал других больных, которые, как ему казалось, делали обрезание и изучали Тору.