Министр любви [сборник рассказов]
Шрифт:
— Вы правы наполовину, — произнёс Рува, — он действительно классик, но…
— Это не важно, — перебил его Паша. — Что спрятать — рукопись, партитуру, поэму?
— Меня, — сказал Рува, — надо спрятать меня. Я маленький, я не займу много места. Но если будет обыск — меня заберут.
— Вы — хасид! — догадался Паша.
— Я — сионист, — сказал Рува.
— А это что такое?
— Я стремлюсь к Сиону. Понимаете?
— Мимо бабушки Рахели? —
Руву засунули за шкаф и задвинули пианино. Целыми днями он рассказывал Паше — маляру о сионизме, Бен — Гурионе и Голде Меир.
— Евреи, — кричал Рува из-за шкафа, — должны все уехать в Палестину. Все до единого!
— Я не против, — отвечал Паша, — пусть едут…
Вечерами из угла доносились печальные звуки «Атиквы».
— Что это у вас всё время скребётся что-то за шкафом? — как-то спросил Лисицын.
— Мыши завелись, — скромно ответил Паша — маляр, — что вы хотите — полуподвал…
— Сионизм вас не забудет, — поблагодарил его Рува после ухода полковника.
— Извиняюсь, — поправил Паша, — меня на забудет иудаизм…
Пару раз заходила старуха Молоткова.
— Ты говоришь, что всё енто — хиргизское? — удивлялась она.
— А чьё ж ещё? — спрашивал Паша.
— Не знаю, я у хиргизов на обыске пока не была… А вот у евреев приходилось. И точь в точь такие безделушки у одного видела. Он как раз над свечой молился. А следователь ему по кумполу точно таким подсвечником, как твой хиргизский, дал. Он и отключился…
Лисицын стал захаживать реже, пил один, однажды ввалился в стельку пьяный.
— Киргизы, говоришь, — зло сказал он, — а я вот вчера в синагогу зашёл. И всё это киргизское народное творчество там видел!
— А что, киргиз не может посещать синагогу? — поинтересовался Паша.
— Паша, — строго произнёс Лисицын, — скажи мне прямо, как русский русскому — ты что, к жидам поддался?!
— Упаси Бог, Степан Степанч, — оправдывался Паша, — чего ж тут
еврейского ты увидел? На светильнике таком киргизы барана жарят, звёздочка шестиконечная — символ соколиной охоты, из бокала кумыс пьют…
— Кумыс, — усмехнулся отставник. — Что-то у тебя крысы под шкафом притихли…
— Мышеловку поставил, — объяснил Паша…
И вдруг евреи перестали приходить. Это было как-то непривычно и тревожно. Тоня с Пашей никак не могли из-за этого заснуть. Они всё время ждали звонка, вставали, открывали двери — но никого не было.
— Что это случилось с евреями? — недоумевал Паша, — писать они, что ли, перестали? Или, может, все уже в Палестину укатили?
—
Однажды, посреди ночи, Паша оделся, вышел на улицу и долго ловил евреев, умоляя их хоть что-нибудь принести к нему на хранение. Те шарахались…
И вдруг раздался звонок. Была половина второго. Паша как раз вышел в уборную — и внезапно — дзинь! Он изменил маршрут и радостно побежал открывать. На площадке стояли двое — один явно еврей в каракулевой шапке, второй — курносый.
«— Наверно, тоже еврей», — подумал Паша и вспомнил, что в прошлом году делал ремонт у одного курносого еврея.
Курносый молча достал из кармана бумагу и протянул Паше.
— О тяжёлом положении евреев? — поинтересовался Паша.
Он развернул лист и с трудом — лампочка светила тускло — прочитал: «Ордер на обыск».
Откуда-то из темноты выплыли понятые — старуха Молоткова и Лисицын.
Еврей с курносым приступили к делу. Первым обнаружили Руву с воспоминаниями Хаима Вейцмана в руках.
— Кто такой? — спросил курносый.
— Киргиз, — ответил Паша.
— Вейцман тоже киргиз? — спросил еврей в каракуле.
— Почему бы и нет, товарищ генерал, — ответил Паша.
— Я — капитан, — сказал еврей и рванул двери шкафа. Оттуда посыпались листки повести о ленинградских евреях.
«— Зачем Бог поселил евреев в Ленинграде, на этом болоте, — прочёл курносый, — в этой колыбели революции?» Кто это написал?!..
— Отвечай! — рявкнул еврей — капитан.
Паша никогда не мог объяснить, почему он это сказал, но слово вылетело из его рта и ударилось, как ему показалось, о лоб Лисицына.
— Я! — сказал Паша — маляр.
— А чего это вас вдруг так евреи заинтересовали? — протянул капитан.
— Потому что я сам еврей! — вдруг произнёс Паша.
Отставника качнуло.
— Валидол! — простонал он.
— Когда это вы успели стать евреем? — спросил курносый. — У нас имеются другие данные.
— Я всегда им был, — сообщил Паша, — я скрывал.
Его несло и ничто на свете не могло остановить.
— Я — марран, мы бежали из Севильи, поселились в Португалии, затем вместе с Абарбанелем переправились в Неаполь, оттуда бежали в Амстердам, — он начитался еврейской литературы и сейчас выкладывал всё, что познал зимними ночами, — потом на Рейн, с Рейна в Польшу и оттуда уже к балтийским берегам, в Питер.
Молоткова раскрыла рот.
— Ну и театр, — пробормотала она, — ну, комедь…