Мир без конца
Шрифт:
Как сильно брат изменился за последний год, подумала Керис. От мальчишеской горячности ничего не осталось. Годвин принял их настороженно, словно ждал нападения. Девушка начинала сомневаться, что новый настоятель обладает необходимой силой характера для должности аббата. С Годвином был Филемон, как всегда, с готовностью подносивший стулья и разливавший напитки, но в его манерах появилась уверенность человека, сознающего, что он тут не лишний.
— Значит, Филемон, ты теперь дядя, — улыбнулась Керис. — И как тебе
— Я послушник, — ханжески ответил тот. — Мы оставляем все мирские связи.
Суконщица пожала плечами. Она знала, что Филемон любит Гвенду, но, если предпочитает это скрывать, какой смысл спорить. Эдмунд прямо заявил Годвину:
— Если суконщики Кингсбриджа не заработают, строительство моста придется прекратить. К счастью, мы придумали новый источник доходов. Керис изобрела способ производства высококачественного красного сукна. Успеху этого предприятия мешает только одно — сукноваляние.
— Почему? — спросил Годвин. — Можно воспользоваться сукновальней.
— В том-то и дело, что нет. Она старая, еле дышит, едва справляется с нынешним количеством ткани. А о большем не может быть и речи. Либо ты построишь новую сукновальню, либо…
— Это решительно невозможно, — перебил аббат. — У меня нет наличных денег.
— Ну что ж, — покачал головой Эдмунд. — Придется тогда разрешить людям валять сукно по-старому — кидать в воду и топтать босыми ногами.
Выражение, появившееся на лице брата, Керис хорошо знала: смесь обиды, оскорбленной гордости и ослиного упрямства. В детстве он смотрел так, когда ему возражали. Это значило, что сейчас обиженный мальчишка накинется на остальных детей и велит им слушаться, а если не получится, топнет ногой и пойдет домой. Но помимо своеволия заметила что-то еще. Керис почудилось, будто настоятеля унижает другое мнение, словно мысль о том, что кто-то смеет думать иначе, болезненна для него до непереносимости. Но как бы там ни было, девушка знала — с таким лицом рассуждать разумно Годвин уже не будет.
— Я предвидел эту атаку, — уязвленно заметил он Эдмунду. — Вы, видимо, считаете, что монастырь существует для блага Кингсбриджа. Вам придется уяснить, что дело обстоит ровным счетом наоборот.
Олдермен всегда был горяч.
— Неужели ты не видишь, что город и аббатство зависят друг от друга? Мы-то считали, ты понимаешь эту взаимозависимость, потому и помогли тебе стать аббатом.
— Меня избрали монахи, а не купцы. Пожалуй, да, город зависит от аббатства, но монастырь возник на этом месте раньше города, и мы вполне можем без вас обойтись.
— Может, вы и просуществуете как уединенная отдаленная обитель, но пульсирующим сердцем шумного города вам уже не быть.
— Ты должен желать благоденствия городу, Годвин. Иначе зачем же ездил в Лондон на тяжбу с графом Роландом? — вставила Керис.
— Я ездил в королевский
Эдмунд негодовал:
— Это предательство! Мы поддержали твою кандидатуру на должность аббата, потому что ты уверил нас, что построишь мост!
— Я ничего вам не должен. Моя мать продала дом, чтобы я смог поехать в университет. Где тогда был мой богатый дядя?
Керис изумилась, что Годвин до сих пор таит обиду на события десятилетней давности. Взгляд Эдмунда стал холодным и колючим.
— Я не думаю, что у тебя есть право принуждать людей пользоваться сукновальней, — бросил он.
Керис перехватила взгляд, которым обменялись Годвин и Филемон, и поняла, что им это известно. Настоятель ответил:
— Может, и были времена, когда аббат великодушно позволял горожанам бесплатно пользоваться сукновальней.
— Аббат Филипп подарил ее городу.
— Мне об этом ничего не известно.
— В ваших документах должна сохраниться запись.
Годвин рассердился:
— Город привел сукновальню в состояние полной негодности, а аббатство теперь должно ее чинить? Одного этого достаточно, чтобы отобрать любой дар.
А отец-то прав: тут у монастыря слабое звено. Брат знает о даре аббата Филиппа, но делает вид, что ему ничего не известно. Эдмунд сделал еще одну попытку:
— Но мы ведь можем договориться?
— Я не собираюсь ничего менять. Это станет проявлением слабости с моей стороны.
Так вот что его беспокоит, подумала Керис. Боится, что горожане перестанут уважать его, если переменит решение. Подобное упорство парадоксальным образом является следствием неуверенности. Эдмунд поджал губы:
— Никто из нас не хочет хлопот и расходов, связанных с еще одной тяжбой в королевском суде.
Годвин поднял брови:
— Ты угрожаешь мне королевским судом?
— Пытаюсь его предотвратить, но…
Девушка закрыла глаза и взмолилась, чтобы спорщики не перешли грань. Ее молитва не была услышана.
— Но что? — с вызовом спросил аббат.
Эдмунд вздохнул:
— Но увы, если ты заставишь горожан использовать сукновальню аббатства и запретишь самостоятельное сукноваляние, я обращусь к королю.
— Да будет так, — кивнул настоятель.
34
Молодая олениха, годовалая, от силы двух лет, с гладкими боками, крепкими мускулами под мягкой шкурой, на дальнем конце поляны просунула длинную шею в кусты, пытаясь дотянуться до зелени. Копыта лошадей Ральфа Фитцджеральда и Алана Фернхилла утопали в ковре из мокрых осенних листьев, а собак приучили к молчанию. Поэтому, а может быть, еще и потому, что сосредоточенно добывала пропитание, олениха услыхала приближение опасности слишком поздно.