Мир Гаора. 5 книга. Ургайя

Зубачева Татьяна Николаевна

* * *

Дамхар. Усадьба Корранта

572 год

Зима

4 декада

7 день

Когда стемнело, пошёл снег. Ещё днём белёсое небо с ярко-красным и словно мохнатым солнцем стало затягивать тучами. Поднялся ветер. На усадебном дворе он почти не чувствовался, только с крыш посыпались облака снежной пыли.

– Слава Огню, ты дома, – сказала Гройна, расправляя шторы на окне в кабинете.

– Да, – ответил, не отрываясь от бумаг, Коррант. – Вот аггел, как

не вовремя. Мне завтра в рейс.

– Отложи.

– Придётся.

Он швырнул карандаш и откинулся на спинку кресла. Старого, почти старинного, почти родового, увезённого им в свою новокупленную усадьбу из отцовского, вернее, дедовского дома, часть его выдела. Из-за этого кресла, в общем-то, дешёвого, сработанного прадедовым рабом-столяром, и потому почти признанного родовым, а не нажитым имуществом, разгорелась тогда нешуточная свара. И всякий раз, вспоминая о том, как его выделяли, Коррант испытывал удовольствие. В общем-то, он отстоял себя, получил почти всё, что хотел, на что он мог рассчитывать, не доводя до публичного скандала и суда. Суд, впрочем, был никому не нужен, потому и разошлись миром.

Гройна, ещё раз поправила шторы, подошла и села на подлокотник. Кресло протестующе скрипнуло.

– Ну же, Ридург, улыбнись, всё не так страшно. Выкрутились же.

– Ещё не до конца, – Коррант опёрся затылком на тёплую руку Гройны и прикрыл глаза. – Ближайшие завозы пойдут в покрытие долгов, а пока Рыжий не начал ездить, мы даже на нуль не выйдем.

Гройна кивнула и погладила Корранта по плечу.

– И когда ты его выпустишь в рейс?

– К сожалению, нескоро, – Коррант поёрзал затылком по руке жены. – Ты всё ещё боишься его?

Гройна смущённо покраснела. Конечно, сейчас, рядом с мужем все страхи кажутся пустыми и смешными, а тогда…

– Но, Ридург, он и в самом деле… как мертвец, живой мертвец. Я уже один раз видела такое, мама поехала к дяде, своему брату и взяла нас с собой, и там во дворе мы увидели его. Дядиного раба. Он подметал двор… как Рыжий. Стоял и водил метлой по одному месту. И глаза у него были такими же, и лицо… мёртвые, понимаешь? И мама сразу после обеда увезла нас, а хотела погостить. Я не знаю, о чём она говорила с дядей, но мы сразу уехали. Я ещё хотела сказать маме, что этот раб и дядя так похожи, но не успела. Мы уехали. А потом… громко и нам, детям, ничего не говорили, но взрослые шептались… о каком-то ужасе и что пришлось всех дядинчх рабов… утилизировать. – Гройна зябко передёрнула плечами, и Коррант успокаивающе потёрся головой о её руку. – Представляешь… Болтали, что из-за одного раба погибла вся семья, все…

– Сорвало крышу, – кивнул Коррант. – Бывает. Редко, но бывает. Но теперь-то…

– Ридург, я боюсь за детей. Гирр…

– Гирру нечего делать на заднем дворе, – сердито перебил её Коррант. – Он только мешает, лезет, куда не надо и нельзя.

– Куконя с ним не справляется, – вздохнула Гройна.

– Значит, должна справляться ты, – твёрдо ответил Коррант.

Гройна вздохнула и промолчала. Нет, Гирр – чудный мальчик, она любит его и не меньше, чем Гарда и Гриданга, и девочек, это вообще святая обязанность жены – любить всех детей своего мужа, она приносила клятву в Храме перед Огнём и не собирается её нарушать, но… но с Гирром ей тяжело, тяжелее, чем со всеми остальными детьми. Нет, и Гирра ей не в чем упрекнуть, он сразу, с первого дня называет её мамой, в общем-то, послушен, все его проступки – это обычные мальчишеские шалости и проказы, но…

– Он не злой, – задумчиво сказала она вслух, – он… требует от рабов, чтобы они были рабами, всегда и во всём. Ты понимаешь меня? Он слишком верит книгам…

– И не хочет понять, что жизнь другая, – закончил её мысль Коррант.

– Да, ты прав, но он ещё слишком мал, чтобы это понять.

Коррант вздохнул.

–

Я знаю. Взрослеть не хочется, но приходится. Ладно, я поговорю с ним, – и улыбнулся, вспомнив, как вернулся из рейса и Гирр сразу кинулся к нему с криком: «Папочка, выпори их!», – сбивчиво рассказывая, что Рыжий плохо работает, а Большуха и Тумак ему попустительствуют. Да, поговорить надо.

– Конечно, милый, – Гройна, нагнувшись, поцеловала его в макушку. – Всё будет хорошо, мой верный и отважный рыцарь чести.

– Раз вы так желаете, всемилостивейшая дама моего сердца и свет очей моих, – рассмеялся Коррант.

Это была их давняя, ещё эпохи помолвки, игра в гордую королеву и её рыцаря.

В доме тихо и спокойно, а нарастающий шуршащий снегом шум ветра за окном не страшен и только прибавляет уюта.

Гаор выключил свет и лёг, уже привычно погладил бревенчатую стену, натянул на плечи одеяло и закрыл глаза.

Ну вот, ещё день прошёл. Вроде… вроде всё хорошо. Да, ещё кружится временами голова и подкатывает тошнота, но это уже пустяки, с этим он справится, в гараже порядок, во всяком случае, хозяин ничего не сказал. Хозяин… когда во двор въехал фургон, сердце так и ухнуло. Но справился, вышел принять машину. Обошлось даже без оплеухи, хотя хозяин поинтересовался, всё ли он понял или надо по морде смазать для вразумления? Он промолчал, опустив глаза. Ведь захочет врезать и врежет. И на «кобылу» отправит на пять вступительных, чтоб уже по всем правилам. Как тогда, в ту покупку. Но обошлось. А ведь стоял у горла крик, что, дескать, делай со мной, что хочешь, хоть запори, хоть в поруб отправь и только на работу выпускай, лишь бы… смог, устоял, не упал на колени, не пополз к хозяйским сапогам. Обошлось. Обошлось ли? Ведь если не ударил, не отправил на вступительные, так что? Почему Устав нарушен? С купленным так, а с арендованным по-другому, так что, всё-таки аренда? Огонь Великий…!

И сам себя сурово остановил: не скули! Как жить – не тебе решать, ни бастард отца, ни раб хозяина не выбирает. А вот смерть твоя… в твоей власти. Когда бы ни объявился Фрегор, как с ним рассчитаться ты решил, так что не скули, а спи, набирайся сил, чтоб руки не дрожали, а то не удержишь руль, не сможешь вывернуть, чтоб в лобовую… всё, спи, отбой!

Который день он уже в усадьбе? Ну, те сутки, что провалялся в забытье и жару, не в счёт, а вот как встал и вышел на работу… Да, полдекады. Хозяин собирался снова в рейс, да из-за бурана остался. Может завтра прийти в гараж и разгон устроить… ну, как будет, так будет. «Спи!» – строго приказал он себе, хотя знал, что бесполезно, не заснёт, будет лежать с закрытыми глазами и видеть… снова и снова белый кафель пресс-камеры, и чёрную воду, где тонет мешок с несчастной замученной им девчонкой. Сволочи, что вы со мной сделали, сволочи… Но и ругань не помогала, проверял уже. А не это, так Коргцит, кривляющиеся лица вмёрзших в чёрный прозрачный лёд отце- и братоубийц, предателей и палачей…

Гаор выпростал руку из-под одеяла и осторожно, будто чего-то опасаясь, коснулся кончиками пальцев шершавых брёвен стены. Он в Дамхаре, в «капитановой усадьбе», в своей повалуше, а того, уже прошлого, нет, уже нет. И не будет, больше он не дастся, нет. Он повторял это как заклинание, зная и стыдясь своего знания, что нет, не сможет, как не смог разбить себе голову о стену в той квартире, где отлёживался после пресс-камеры. Потому что вместе с ним погибнет, исчезнет без следа и папка. А Кервин и Жук пошли на смерть, спасая не его, нет, а то, что он должен написать. Но… но он не может! Он пытался и… и ничего не увидел, так, смутно просвечивает, не то, что букв, листов не разобрать, тесёмок не развязать… и что? И кому, а главное, зачем он теперь нужен? Такой? Опоганенный и бессильный? К нему, как к человеку, а он…