Мир оранжевой акварелью
Шрифт:
— Что? — громко вздохнул тот.
— Колесо судьбы. Вон та туча на него сильно смахивает.
— Какая?.. О-о. По мне, так на веселую рожицу больше.
— Сам ты…
— Р-р-гаф! Гаф! Р-гаф!
Высокие ворота с треском разбухшего дерева, разъехались в разные стороны…
— Ох, ты ж… Вот это… конфигурация, — мессир Беппе застыл в самом створе ворот с таким выражением на лице, будто я — уже родила. Причем, Дахи.
— Мессир Беппе, я сейчас вам всё…
— Святые угодники! —
— Монна Розет, я сейчас… о-ох. Это — Дахи, — и оба на пару подскочили с крыльца.
— Здравствуйте, — проблеял ребенок.
— И он пришел ко мне в… на… — а дальше вышла заминка.
— Чтоб ее защитить.
— Дахи, ты — в своем уме?
— А что? Больше я не струшу и разве защита вам не нужна?
— Да ты с таким заявленьем будешь защищать меня под камнем в лесу, потому что нас сейчас обоих на пару…
— Зоя, извини, что встреваю, — подбоченясь, направился к нам хозяин хором. — Но, хотелось бы знать: откуда это… чудо? — и с пристрастьем уставился на мальца.
— А-а… Так вы зилийцев никогда…
— Я — с Девяти Божьих скал, мессир, — почесало «чудо» правое ухо. — Мой отец и в правду, с острова Зили, а мама…
— Местная красавица. Чидалийка. И он теперь — младший матрос на очень уважаемой бригантине. И сам очень… хороший, — скосилась я на монну Розет. — А сюда пришел, потому что…
— Монна Зоя, о том я уже сказал.
— Ну, так теперь помолчи, а то…
— А скажи ко мне, отрок! — на этих словах мы оба разом заткнулись. Монна Розет в полной тишине расправила шаль. — В каких Богов веруешь?
— Верую в Единородного Бога всех живущих на Алантаре христиан, — как боцману из шеренги, отчеканил, вдруг, Дахи. — И назван в честь Святого великомученика, покровителя солдат, лучников и… гончаров, Себастьяном. Но… лучистая монна, зовите меня просто, Дахи, — и совсем уж нагло расплылся во все лицо.
— Мама моя…
— Ох, ты ж…
— Себастьян, значит?
— Так точно, лучистая монна.
— Ну-у… тогда зови меня просто, монна Розет. Ты к нам надолго, Дахи?
— Розет?
— А чего? — вперилась она в мужа с «лучистым» прищуром. — Ты ж сам хотел нанимать кого-нибудь из деревни? И вообще, зачем я с тобою сюда тряслась?
— Ох, и… — прихлопнув ладонь к затылку, развернулся тот ко мне. — Зоя, мы ж праздновать сейчас будем.
— Что? — сглотнула я слюну… после такого-то.
— Так горшки наши расписные ушли, не касаясь лотка. Даже те, что ты «пробными» посчитала.
— Беп-пе?
— Ах, да, и сегодня ж еще — Рождество. Так что… Дахи.
— Да, мессир Беппе!
— Надеюсь, у тебя не только язык длинный?
— Не-ет, — насмешливо скривился малец. — Я много чего
— Ну, пойдешь тогда ко мне в сезонные подмастерья, охранник. У нас к Пасхальной ярмарке много работы будет. Зоя, я и темперы тебе еще купил. Кстати, как самочувствие?
— Теперь совсем… хорошо, — с глубоким чувством, выдохнула я…
Пламя в каминной нише раскрасило суровые серые камни медовыми всполохами янтаря. А в маленькой комнате остро пахло хвойником, жареным мясом с пряностями и сухой теплой глиной (куда ж без нее?). Отблески огня плясали на пышных усах мессира Беппе, откинувшегося в своем скрипучем кресле, и в прищуренном взгляде монны Розет, тянущей за столом чай… А глаза у нее и в правду, лучистые. И как я раньше и этого не увидела? Вот Дахи, так сразу… Сам же востроглаз, приткнувшись ко мне на каминных ступенях, сонно сейчас внимал:
— Это же целое искусство, Дахи — гончарное ремесло. Ведь, хороший гончар, он, как… — скосился мессир Беппе на супругу. — как Бог, потому как всеми четырьмя стихиями управляет: огнем, водой, воздухом и землей. Даже легенда есть о том, как…
— Ну, ты, «повелитель стихий», опять любимую байку вспомнил?
«Повелитель» с готовностью вскинулся:
— Вот так я и думал, Розет! Не утерпишь ведь, чтоб ехидством своим не прервать.
— А чего это ты креслом своим на меня скрипишь? Нашел, чем хвастаться в святую то ночь. Уж сегодня б хоть воздержался.
— Так Он же все видит и в любую в году ночь, — воздел выбеленную глиной пятерню мессир Беппе.
— А и точно. Ну, так порадуй Его не очередным бахвальством а…
— Чем?.. Ну, чем?
— А-а, ты другого то и не знаешь.
— А вот и неправда!
— Ну ко, ну ко?
— А-а-а… Дахи!
— Так точно? — встрепенулся малец.
— А ты слыхал историю про наш рождественский кулич, панеттоне?
— Не-ет, мессир Беппе.
— А то я тебе сейчас расскажу! — с вызовом скрипнуло старое кресло.
— Да неужто? — скептически брякнула на столе кружка. — Ну так, мы с Зоей тоже послушаем… с какого места ты к горшкам своим «сворачивать» начнешь.
— Кхе-кхе!.. Значит, дело было так… Еще в старом предтечном мире. Влюбился один знатный молодой мессир в дочь простого городского пекаря. А та была гордая и бездельников на дух не переносила. Вот он и решил заделаться к ее отцу в подмастерья, чтоб быть к ней поближе и уважение заслужить. И так ему это ремесло приглянулось, что в честь любимой стал он слагать не оду, а рецепт сладкого, как она сама, кулича. Обсыпал его сверху изюмом и цукатами и назвал «Хлебом от Тони». Так девушку звали. А в переводе с исходного итальянского, «панеттоне»… Ну, и где здесь горшки?