«Мир Приключений» 1977 (№22)
Шрифт:
— Денисов, мама, его фамилия Денисов.
— Товарищ Денисов, можно вас на минутку? — крикнула Евдокия Павловна.
Лейтенант подбежал.
— У вас кто-нибудь там остался? Или, может, ценности? — торопливо спросил он.
Евдокия Павловна отмахнулась, поморщившись:
— Какие ценности! Дом пустой. Но ваши бойцы… Зачем они полезли под террасу? Это ведь опасно для них. Разве нельзя как-нибудь на расстоянии? Нас вы спасли, а сами…
— На расстоянии взорвать снаряд можно, — успокоившись, стал объяснять Денисов. —
— Легко сказать: извлечь и обезвредить! — почему-то рассердилась мать. — Послушайте меня, я постарше. С домом я уже простилась. А у вас есть матери, жены, может, дети… — и вдруг умолкла. Она подумала о том, что если бы тот Денисов был жив, он непременно заглянул бы на обратном пути.
— Не волнуйтесь, — сказал этот Денисов. — Излишнего риска я не допущу. — И убежал к своим солдатам.
…Наташа зажала ладонями Шурины уши и все уговаривала ее отвернуться и пошире открыть рот. «А то ушки лопнут», — твердила она напряженным, совсем незнакомым голосом.
Оля крепко обняла мать и настойчиво убеждала:
— Он не взорвется, мамочка! Он бы уж давно взорвался. Этот снаряд бракованный.
— Если бы бракованный, не стали бы нас выселять, — возразила Евдокия Павловна, стараясь разглядеть, что делается под террасой.
Сколько прошло времени, никто не считал. Наконец красноармейцы выпрямились и громко заговорили.
— Давайте сюда! — махнул рукой лейтенант, и Оля с Наташей бросились к нему. Сейчас им было не до Шурочки и Евдокии Павловны. К дому больную доставили опять солдаты. Шура уверенно топала по саночному следу.
— Что? Я говорила! — ликовала Оля. — Снаряд бракованный, да?
— Не совсем, — усмехнулся лейтенант и переглянулся с бойцами. Один из них показал извлеченный из снаряда взрыватель.
— Какое-то чудо вас спасло, — объявил он. — Снаряд обо что-то ударился боком и под дом шел уже рикошетом. Видите, какой след. Боком шел. — Тут красноармеец что-то заметил в стороне и приблизился к занесенной снегом кадушке с квашеной капустой. — Вон что! Смотрите, вот куда он ударился сначала!
Действительно, в пышном снежном покрывале на кадке остался след от снаряда.
— А мог бы взорваться? — спросила Евдокия Павловна.
— От малейшего прикосновения к головке, — ответил лейтенант.
— Да ведь это… Забрела бы курица… А мы сидели бы дома… — Мать не договорила.
— Ну, теперь уж этого не случится, — успокоил ее Денисов. — А водички вы нам все-таки дадите? — повернулся он к Наташе.
Молодая женщина вынесла ведро, кружку. Бойцы напились; Оля с Наташей пошли проводить их до шоссе. Но лейтенант остановился и ласково напомнил:
— Идите домой, сестренки. Идите, очень вас прошу.
Они подчинились, дальше не пошли.
Денисов что-то прокричал им на прощание.
— Мы непременно заедем
У ВЕЧНОГО ОГНЯ
Многие москвичи видят Кремль каждый день по пути на работу и обратно. Тысячи людей живут рядом с Кремлем, и величественные золотые купола и рубиновые звезды сияют перед их окнами; по кремлевским курантам проверяют они свои часы. И все-таки никто не может не испытать того особого волнения, какое охватывает человека, пришедшего в Кремль или к его стенам.
Так было и с Хлебниковой, когда она пришла в Александровский сад.
С тех пор как у Кремлевской стены нашел свой последний покой Неизвестный солдат, погибший в сорок первом под Москвой, гостей в Александровском саду намного прибавилось. К Вечному огню не так легко пробиться, не так просто найти местечко для букета среди венков, корзин с цветами и таких же, как твой, букетов, устилающих гранитные плиты.
И москвичи, и миллионы столичных гостей приходят к Вечному огню, чтобы поклониться безвестному герою. Высшие однополчане перенесли место своих традиционных встреч к могиле Неизвестного солдата.
Зимой Александровский сад становится строже и торжественнее. Оголенные деревья и кустарник не заслоняют памятников, башен, стен. Не отвлекают пышные цветы на клумбах, обилие зелени, запах распустившейся сирени — все то, чем богат сад весной и летом.
Ольга Николаевна остановилась у Вечного огня. Справа от нее были трое: старушка в черной шали и черном легком пальто и двое молодых людей с кепками в руках, в модных пальто с поднятыми воротниками. Они чуть не вдвое выше старушки; чтобы слышать ее, парням приходилось наклоняться. Здесь все говорят вполголоса. А она, с заметным кавказским акцентом, рассказывала:
— Сын мой тогда моложе вас был. Как я ни удерживала, ушел добровольцем в восемнадцать лет. Писал потом: увидел, наконец, Москву; очень она ему понравилась. Хоть и завалены мешками с песком, забиты фанерой нарядные витрины… И еще писал, что сердце разрывается, когда идешь по городу вечером и ни одного огонька ни в одном окошке не видно — маскировка! Москва на осадном положении… Разве такую столицу мечтал увидеть мой сын?!
Несколько минут старушка молчала. А молодые люди так и стояли, склонившись к ней, ждали продолжения рассказа.
— С тринадцати лет стихи сочинял, — снова заговорила она. — Может, стал бы поэтом. Но… — И вдруг погрозила сухоньким кулачком: — из-за них носить мне траур до самой смерти! Вот… — Старушка отвернула полу черного пальто и из кармана черной юбки достала истертый листок. — Вот что я получила вместо письма единственного сыночка!
Молодой человек так осторожно и долго расправлял этот листок, что Ольга Николаевна успела вспомнить Амирана из саперного взвода — кавказца, поморозившего нос…