"Мир приключений-3". Компиляция. Книги 1-7
Шрифт:
Это было, пожалуй, опаснее даже маленького старичка из Нанси, потому что было слишком близко, у себя под боком. Все настойчивее приходила в голову мысль о необходимости так или иначе отделаться от неудобного сотрудника.
Эйтель, сын профессора, служивший волонтером в кавалерийском полку рейхсвера, ненавидел Дерюгина всем пылом тяжеловесной, угрюмой ненависти и давно говорил отцу, что, будь он на его месте, он давно отправил бы этого «московского шпиона» ко всем чертям и во всяком случае не подпустил бы на пушечный выстрел к лаборатории. Сейчас Флиднер начинал соглашаться с мнением сада. Все же нужен был какой-нибудь благовидный предлог.
Да, все это не могло способствовать благодушному состоянию духа. Не говоря уже о том, что газеты каждый день доставляли достаточно пищи для самых мрачных размышлений. Этимолодчики,
— Ну, да ладно, — думал старик — хорошо смеется тот, кто смеется последний, — это их же поговорка. Посмотрим, кто посмеется, когда он, Флиднер, даст Германии могучую, непобедимую силу, которая, он чувствовал, вот-вот должна брызнуть мощным потоком по его лаборатории. Посмотрим!
Флиднер с сердцем ткнул опротивевшую недокуренную сигару в пепельницу, так что кучка пепла высыпалась на стол, и вышел из комнаты.
Был час обеда, и он соблюдался в семье очень строго. У окна, барабаня пальцами по стеклу, стоял высокий молодой человек в военном мундире.
— Здравствуй, отец, — заговорил он — а я только что опять встретил твоего рыжего московского идиота. Когда же ты, наконец, от него отделаешься? Я его видеть не могу спокойно. Он неизменно портит мне настроение, этот азиат.
Профессор молча пожал плечами.
За обедом Эйтель рассказывал рассеянно слушавшему Флиднеру о служебных делах, о лошадях эскадронной конюшни, о сослуживцах; с почтением, почти трепетом говорил о полковнике.
— Кстати, он с большим уважением отозвался о тебе, отец; сказал, что Германия тебе многим обязана и еще больше от тебя ждет.
Профессор улыбнулся: немного смешно и все же приятно было слышать такое признание своих заслуг из уст гусарского полковника.
— К слову сказать об этом, — продолжал Эйтель — если можешь, расскажи мне в самых общих чертах о Значении твоих последних работ. А то, право, любой фендрик в нашем казино знает об этом больше меня.
Флиднер улыбнулся.
— Пожалуй, ты прав. Попробую исполнить твою просьбу. Ты представляешь себе, что главная задача человека на земле — это борьба за энергию, которую он черпает из природы в самых разнообразных видах?
Гусар кивнул головой.
— Каждое новое взрывчатое вещество, каждая вновь сконструированная машина — это новый, более удобный, дешевый или целесообразный способ выкачивать из мира энергию, которая движет наши пароходы и поезда, работает па фабриках и заводах, носит по воздуху наши аэропланы, бросает за десятки и сотни километров наши снаряды. Но запасы каменного угля на земле иссякают, да их у нас и отняли; нефти тоже нет. Сила рек ограничена, а главное, — все это связано с тяжелыми, громоздкими массами вещества. Между тем неисчерпаемые источники энергии рассыпаны вокруг нас в изобилии всюду.
— Где же это?
— Да где хочешь. Вот в этом куске железа, который лежит у меня на столе, в луже грязной воды на улице, в дорожной пыли под нашими ногами — всюду, куда ни взглянешь.
— Я не понимаю.
— Знаешь ли ты, что такое атомы?
Эйтель улыбнулся.
— Кое-что слышал о них. Кажется, что-то очень маленькое.
— Вот именно, — невольно рассмеялся профессор, — и в этих-то невообразимо маленьких кирпичиках, из которых складываются все тела вселенной, и скрыты эти колоссальные запасы энергии. Атомы представляют собою концентрированное, сгущенное электричество. Они похожи на бесчисленные тьмы миниатюрных туго свернутых пружинок, или еще лучше маленькие зарядики необычайно
— Мы прежде всего напитаем этой силой наши орудия и продиктуем свои условия в Париже и Лондоне, — прервал Эйтель, стоя посреди комнаты с блестящими глазами и грозя кулаком куда-то в пространство.
Глава II
ФЛИДНЕР повернул выключатель и закрыл за собою дверь лаборатории. Вспыхнувший свет озарил знакомую картину, сразу охватившую душу тишиной и покоем рабочей атмосферы. Тянулись по стенам провода строгими линиями; костяными пальцами торчали там и сям между ними рубильники; поблескивали стекляные приборы на столах и полках; отсвечивали желтоватыми бликами медные части аппаратуры; мраморная распределительная доска с ее приборами и цветными лампочками придавала просторной комнате вид холодный и торжественный.
На большом мраморном же столе у задней стены помещалась установка, с которой должна была начаться работа. Флиднер остановился около нее с чувством внутреннего удовлетворения и трепетного ожидания. Все, что здесь было, являлось отблеском и воплощением его мысли. Каждый рычаг, каждый винтик, виток проволоки, каждый контакт проводников — все до последней мелочи было тщательно продумано, взвешено и рассчитано. Этот же новый аппарат был всецело его детищем. К обычному способу расщепления атомов при помощи бомбардировки их ядрами гелия, вылетающими из радиоактивного вещества, он прибавил действие электрического поля огромного напряжения. Этим ускорялась быстрота полета и сила удара миниатюрных снарядов. А сегодня он предполагал испытать влияние некоторых примесей к разлагаемому азоту, примесей, рассеянных в трубке с газом в виде тончайшей, взвешенной, пыли.
Флиднер внимательно проверил схему расположения приборов, установил микроскоп над флуоресцирующим экраном, вспышки которого должны были отмечать пути обломков атомов, — и включил ток. Раздалось глубокое, грузное жужжание трансформатора. Будто в окно из мрака ночи бился крыльями и гудел гигантский шмель, сотрясая ударами бетонные стены.
Профессор погасил свет и взглянул в микроскоп. Там была обычная картина: будто падающие звезды в тихую августовскую ночь мерцали по темному полю слева направо, по направлению тока, вспышки мечущихся атомов: светлые черточки бороздили поле зрения, местами перекрещивались, сталкивались, гасли, снова вспыхивали, и странной была мертвая тишин? в которой сыпался этот пламенный дождь. Затем поворотом маленького крана Флиднер впустил в трубку аппарата облачко пыли, которая должна была служить возбудителем и усилителем процесса. И сразу же изменилась картина в темном поле прибора. В поток огненных линий ворвались пучки лучей, разбрасывавшихся то там, то здесь во все стороны от одной точки, точно взрывы миниатюрных снарядов. Это были уже не отдельные осколки, а целые атомы под ударами усиленной бомбардировки рассыпались на десятки и сотни обломков. Рушились микроскопические миры, беззвучно грохотали катастрофы, одна за другой брызгали вспышки лучей.
И по прежнему стояла тишина, нарушаемая однообразным гудением трансформатора.
Флиднер почти не верил своим глазам. Это значило, что задача, наконец, решена, найден ключ к таинственной сокровищнице, одержана неслыханная победа.
Он бессильно опустился в кресло, потрясенный совершившимся. После десяти лет упорной работы он был, повидимому, у цели. Эту мысль трудно было осознать сразу. Он сидел погруженный в смутное состояние полузабытья, полубреда.
Хлопнула выходная дверь; вероятно, ассистент Гинце кончил работу и ушел к себе; Флиднер почти не заметил этого; он оставался во власти охватившего его волнения, пытаясь представить мысленно головокружительные перспективы, открывающиеся перед человечеством. Ничтожная щепотка вещества должна была дать энергию, которая в течение многих часов могла двигать океанские пароходы, многотонные поезда, большие промышленные предприятия! Миллионы, миллиарды лошадиных сил, конец борьбе за энергию! Господство над самой материей!