"Мир приключений-3". Компиляция. Книги 1-7
Шрифт:
— Да будешь ли ты стоять спокойно… Мужлан… И это он перед святыми дарами! — упрекнул его дон Равана и не слишком тихо. При этом он обернулся и строго взглянул на него.
На первой скамье расслышали это замечание священника пономарю, и по церкви пробежал негодующий шопот, порицание бедняге Козимино, который даже потемнел и весь дрожал от злобы и стыда.
Обедня кончилась. Козимино, нахмуренный и надутый проследовал за доном Равана в ризницу. Немного погодя вошел туда же доктор Лигорио Никастро, маленький и очень старенький человечек, весь скрюченный годами. Поля цилиндра почти касались его горба; он был одет по-старомодному, носил
— Ну, что с вами приключилось, отец Равана? — гнусаво начал он и, как обычно, прищурил свои маленькие с оплешивевшими ресницами глазки. — Выглядите вы нехорошо…
— Да, неужели?
Дон Равана подозрительно и озабоченно посматривал на него, не зная, верить или нет; потом ответил с раздражением, как человек, жалующийся на чью-то несправедливость:
— Все желудок, доктор Лигорио… Желудок, желудок… Никак не налаживается с желудком, понимаете?
— Еще бы! — фыркнул Козимино и отвернулся.
Дон Равана стрельнул в него молниеносным взглядом.
— Присядьте, присядьте, отец Равана, — продолжал доктор Лигорио, — посмотрим язык.
Козимино с потупленным взором подал дону Равана стул. Доктор Никастро флегматично вынул очки из футляра, укрепил их на своем носу и посмотрел язык больного.
— Нечистый…
— Нечистый… — повторил дон Равана, быстро-быстро запрятывая язык и точно обиженный голосом врача.
Козимино опять фыркнул, теперь уже носом, и опять вздохнул. Желчь так и кипела у него внутри. Он сжимал кулаки и прикусывал губы. Но в конце концов все-таки разразился:
— Значит, что же?… Опять эту лошадиную… или как вы ее там называете?
— Да, рвотное, милый мой — хладнокровно подтвердил доктор Никастро, подал рецепт дону Равана и спрятал в карман очки и записную книжку. Si applicata juvant, continuata sanant [52] ).
Раз фраза латинская… Он ею заткнул рот бедному пономарю.
52
Смысл этой фразы, произнесенной на «варварской» латыни: если лекарство помогает, то повторение его излечивает. Прим. Ред.
— Значит опять, как всегда? — спросил Козимино бледный, бледный и нахмуренный, едва вышел врач.
Дон Равана развел руками и, не глядя не него, сказал:
— Ведь, ты же слышал?
— Ну, тогда я пойду предупредить жену, — продолжал Козьмино похоронным тоном… — Давайте деньги на лекарство. И ступайте домой. Сейчас приду.
— Ох… — и на каждой ступеньке: — ох… ох…
Сгришия услышала эти стоны на лестнице и бросилась открывать дону Равана дверь.
— Вам нехорошо?
— Очень худо. Ужасно худо. Уходи! Уходи на кухню и закройся там. Сейчас придет Козимино. Сиди в кухне и не показывайся, пока тебя не позовут.
Сгришия, едва-едва пошевеливаясь, удалилась. Дон Равана вошел в спальню. Там он скинул рясу и остался в распущенных
Совесть его грызла. Да, какие же тут сомнения! Бог по милосердию своему снисходил до милости послать ему испытание в лице этого хромоногого дьявола, переодетого женщиной, а он, он, неблагодарный, неумел использовать такого испытания.
— Ах! — воскликнул он в полном отчаянии, потрясая кулаками.
Жалкая мебель терялась в этой большой комнате. На ее обширном полу лежали старые цыновки из Валенсии, там и сям прорванные и вытертые. Посреди правой стены стояла мизерная кроватка, очень чистая, железная, без чехлов; в изголовьи — старинное распятие из слоновой кости, пожелтевшее от времени (в этот день взор дона Равана не осмеливался подняться до этого распятия и взглянуть на него). В углу около кровати виднелся старый карабин и на стене висело несколько больших ключей: ключи от его деревенского домика.
Дин, дин, дин.
— Вот и Козимино! Бедняжка… Как он точен и аккуратен:
И сам пошел ему открыть.
— Прошу вас, Христа ради, чтобы мне не попадалась на глаза эта бесстыжая мерзавка, — заторопился Козимино, еще не входя. — Ведь, по ее вине… Ну, да что говорить. Баста! Вот вам лекарство. Пойду возьму себе ложку.
— Да, да… сходи, сходи… — дон Равана приговаривал это робко и участливо. — Спасибо тебе, сын мой. Ты мне жизнь возвращаешь. Входи, входи прямо в спальню!
Козимино почти тотчас же вернулся с ложкой в руках, бледный и дрожащий.
— А, ведь, я ее наказал, знаешь? Ревет теперь там, в кухне. Ты правильно сказал, сын мой: все по ее вине! Вот ты слышал, что я ей вчера приказывал на базаре… И что же? Пока я, обливаясь потом, заставлял себя глотать через силу ту еду — помои! — которые разрешил мне доктор, вдруг она является и, как бы ты думал, с чем? Вошла в столовую с такими хитрыми ужимками и прикрывает рукой блюдо с…. Ну, чтобы ты сделал на моем месте?
— Я бы эти раки съел, — глухо и серьезно ответил Козимино, — но сам бы и рассчитался за свой грех, а не стал бы заставлять другого, ни в чем неповинного, рассчитываться за это и выплевывать все свое нутро.
Дон Равана, глубоко уязвленный, прикрыл глаза и испустил длительный вздох.
Правильно говорит Козимино, да; и с его стороны, бесспорно, большое варварство каждый раз заставлять пономаря принимать рвотное, которое прописано доктором Никастро самому дону Равана. Но, ведь, дону Равана достаточно присутствовать при действии этого лекарства на организм его жертвы, чтобы вызвать в себе такое же действие, силою примера. Это, положим, варварство… Но может ли знать Козимино, сколько раз воспоминание о нем уже удерживало дона Равана от искушений? Это стало для него уздой; необходимо и переживание тех угрызений совести, которые вздымались в нем при виде незаслуженных Козимино страданий. Ведь именно картина этих страданий помогала иногда дону Раванй восторжествовать над своей недостойной плотью. Он постоянно осыпал пономаря милостями. И что же он требует взамен от этого пономаря? Только эту, одну единственную жертву, ради его здоровья, не столько ради тела, сколько для духа. И все же каждый раз, при виде той пытки, которой его жертва подвергается так безропотно, дон Равана чувствовал себя вконец измученным. Угрызения совести, гнев, сознание своей подлости, — все это распирало мозг. Он готов был выброситься из окна.