МИР ТИШИНЫ
Шрифт:
3
Человеческий облик сам по себе, ещё до всякого слова, - т.е. безмолвный человеческий облик - есть ни что иное, как чистая наличность; иначе говоря, он словно бы возникает лишь на мгновение ока с тем, чтобы в следующий миг исчезнуть вновь. Так наличествуют звери - как сновиденческий образ, в большей мере относящийся к зыбкой грёзе, чем к незыблемой действительности. Так зверь предстаёт перед наблюдателем - точно он вышел из его сна. Всегда немного напуганный, замирает человек перед ним, словно тот только что вышел из его собственного сновидения и теперь отчуждённо глядит на него. Присутствие животного резко выражено. Никто не присутствует перед человеком так остро, как зверь, однако это всего
Лишь посредством слова человек перестаёт быть чистой наличностью; посредством слова возносится он выше зыбкости и кажимости и вырывается из собственной наличности: появляется его вот и он обретает незыблемость, ибо слово незыблемо и слово укрепляет его. Оно изымает человека из чистой сиюминутности, присущей зверям, и помещает его в длящееся мгновение, в вот-бытие. Подлинное слово порождает бытие и опору - и не только для того, что оно определяет и укрепляет, - оно является источником силы, производящей само вот-бытие.
Наличность зверей с одной стороны и вот-бытие человека с другой: это два настолько отличных друг от друга качества, что человек сам никогда не смог бы совершить переход от первого ко второму. Для того, чтобы из наличности существования возник человек, необходим особый акт - и это акт истины в слове.
Стоит человеку утратить слово - то, в чём обретается истина, и то, что порождает бытие, - и облик его превращается в голую наличность, способную лишь на наличное и преходящее, зыбкое и ускользающее. И тогда его уносит чудовищный стремительный поток, судорожно барахтаясь в котором человек пытается превзойти стремительность несущего его течения.
4
Человек, так и не сумевший превзойти собственную наличность силою духа, присущего слову, остаётся таким, каким он и выглядит, а его почерк сходным образом соответствует его наружности. О психологических свойствах такого человека можно судить по его лицу и почерку, однако такой человек будет не подлинным, но упрощённым, ибо он утратил связь с подлинным словом. Физиогномика, графология и психология описывают как раз такого персонажа. Выдавая себя за науку о человеке, за антропологию, они тем самым узаконивают упрощённое человеческое существо. Подобная антропология темна, подпольна и нелегальна, как и всё связанное с ним.
В том, что о человеке судят таким образом, виновны не одни только физиогномисты, графологи и психологи, но прежде всего он сам, ибо он оказывается неспособным преодолеть ту сугубую фактичность, которой представлен. Лицо подобного человека перестаёт быть незримым средоточием, к которому устремляются его составные части и приводящим их порядок, - отдельные части предстают друг перед другом в своей сугубой фактичности; такое лицо словно распадается на куски, маня наблюдающего принять участие в этом распаде; обнажённое, оно требует исследования. Подобному лицу прежде всего недостаёт тишины - тишины, требующей её же и от самого наблюдателя, порождающей её в нём.
На таких лицах слишком глубоко вытравлен весь пережитый опыт - этот опыт слишком явно представлен на нём, он играет на нём слишком важную роль. Ему не хватает просторов тиши, в которых следы былых переживаний могли бы разгладиться и растаять.
То,
Если на лице отсутствует тишина, тогда ничто уже не защищает слово, ещё не сорвавшееся с уст; все слова неприкрыто пребывают на лице и всякое слово непрерывно речётся с него, даже если при этом и не говорится ни слова; неговорение перестаёт быть молчанием, отныне оно всего лишь временная остановка в работе словесного механизма. Шум обрушивается не с одних только уст, но и из каждого уголка лица, даже если уста так и остаются сомкнутыми. Такое лицо становится поприщем, на котором отдельные части его шумно состязаются друг с другом.
5
Пейзаж и природа накладывают печать на облик и лицо человека, однако тихой силе природного пейзажа необходимо присутствие тишины на человеческом лике, чтобы оказать на него своё воздействие. Лишь при посредничестве тишины пейзаж способен оказывать на лицо формирующее влияние. Силы пейзажа широки и для того, чтобы проникнуть в пределы лица человеческого и его сформировать, им нужна широкая дорога, широкая дорога тишины.
Безмолвный пейзаж на человеческом лице превращается в говорящую тишину: "На лице горца отчётливо прочерчен образ гор. В костях такого лица видны вздымающиеся скалы. На этом лице присутствуют тропы, ущелья и горные вершины, а ясность глаз, расположенных поверх его щёк, подобны ясности неба над окутанными мраком горами.
Приметы моря аналогично отображены на лицах людей, живущих рядом с морем.
Выдающиеся части лица - нос, рот и прочие выступы - напоминают корабли, замершие на морских просторах лица.
Это когда услыхал Посейдон, сотрясающий землю,
В Схерию, где обитал феакийский народ, устремился.
Там он ждал. Подходил уже близко корабль мореходный,
Быстро плывя. Подошел к нему близко Земли Колебатель,
Сделал скалою его и в дно ее втиснул морское,
Крепко ударив ладонью. И после того удалился.
(Гомер)
На замершие на его лице корабли словно издалека поглядывают глаза. Порой, когда настоящее море спокойно, как если бы его глубины пребывали в спячке, эти замершие корабли пытаются сдвинуться. Но вот на горизонте показывается пара тяжёлых кораблей, и корабли на лице вновь замирают как прежде.
Ландшафт нанёс отпечаток на человеческое лицо, и лицо словно парит над собственным ландшафтом, взмывая над и за ним, освобождённое от самого себя. Субъективное на лице больше не имеет значения, а объективное проступает со всей чёткостью. Это свидетельство того, что человеческое лицо не принадлежит лишь себе.
Однако, это не значит, что субъективность стёрта с лица, когда оно сливается с объективностью. Субъективное просто занимает своё должное место, как подпись художника на средневековой картине: полускрытая в углу картины монограмма, содержащая имя и фамилию автора.
Когда на лице отсутствует тишина, лицо в прямом смысле отгораживается, отрывается от природы, становится самостоятельным, так же как город более самостоятелен и более обращён в себя, чем природа.
На таком лице уже не появляется ландшафт, но человек всё же может порой быть связанным с природой и иметь некоторое внутреннее понимание её. На этом лице по-прежнему отсутствует ландшафт, но вместо это оно чрезмерно наполнено "направленностью внутрь". Или, иными словами, нет той тишины и ландшафта, которые могли бы прикрыть "направленность внутрь".