МИР ТИШИНЫ

Пикар Макс

Слова и поступки в сказках так просты, что могут исчезнуть в любой миг. Им не нужно для этого отрываться от сложного мира. Скудость сказки в том, что в ней нет ничего незыблемого: всё готово отступиться и исчезнуть вновь.

В то же время, однако, звёзды разговаривают с детьми, лошади - с королями и даже деревья владеют даром речи и обращаются к людям. В сказке никогда точно не знаешь заговорят ли звёзды, цветы, деревья или даже сам человек: всё временно и может быть отменено в любой момент. Словно в глубине сказки тишина ещё не решила кого навечно наделить даром речи - звёзды, деревья или людей. Человек снискал слово, но и деревья

вместе со звёздами и животными также способны говорить.

В настоящей сказке всё должно быть чудно, загадочно и непоследовательно... Естественное чудесным образом перемешано с волшебным; это время всемирной анархии, свободы и изначального состояния до создания мира. Это время до сотворения мира, так же как и первобытное состояние природы, являются странной метафорой вечного царства. (Новалис)

Всякое событие в сказке подобно новому началу - пример нового порядка, способного стать основой для мира, отличного от нашего. Сказка изобилует возможными мирами, и оттого из неё изливается поток несметного богатства. Таинственным образом лишь человеческий мир - мир, в котором только человек наделён даром речи - стал единственной воплощенной возможностью из множества других. Сказка вводит нас в благоговение перед этой тайной. Мир тишины светит ярче и ослепительнее, пока мир сказок простирает над ним.

В сказке всё уже произошло ещё до того, как оно случилось. Слова следуют за вещами, но не предшествуют им и их не объявляют. Всё налицо ещё до того, как слова поведали историю. Всё могло бы случиться и без слов вовсе. Сказка сама по себе есть лишь словесное сопровождение того, что могло бы случиться и всяких слов.

Сказки относятся к миру тишины так же, как к нему относятся дети. А значит, дети и сказки тоже связаны друг с другом.

ПОСЛОВИЦЫ

Возьмём для примера следующую: "Повадился кувшин по воду ходить - тут ему и голову сломить." Когда-то давно такое высказывание могло показаться только что возникшим из тишины. Оно заключало в себе конкретные образы кувшина, спуска в колодец и самого колодца. Кому-то виделся кувшин, вращающийся на гончарном круге; кому-то слышался плеск колодезной воды, заливающейся в кувшин, и люди, снующие от колодца до дома и обратно. Само высказывание казалось таким надёжным и устойчивым, словно он и не зависело от человека вообще. Казалось, оно существовало ещё до того, как было произнесено человеком, более того - до появления самого человека, как будто оно скорее было создано для человека, нежели просто произнесено им.

Но в современном мире - мире, утратившем связь с тишиной и свою всякую внутреннюю логику, - кувшин, колодец и спуск в него оказались оторваны друг от друга. Кувшин разбился на самом деле. В этой пословице кувшин словно склеен из разбитых осколков, подобно тому, как в одно предложение, которое больше никто толком не понимает, склеена извлечённая из собственных руин разрушенная память о нерушимом мире.

Когда-то пословицы были словно начало мира, словно дощечки, испещрённые с его самого начала. Но сегодня они - это конец мира, последние оставшиеся высказывания, последние слова, кучкой сбившиеся в объединённые предложения в разъединённом мире.

КЛАССИЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ

Вещи и события словно существовали задолго до слов, словно словам понадобилось время для того, чтобы появиться и дать им их наименования. Это беззвучное время присутствует в античной

драме. Порой кажется, что в ней вещи, всё ещё полностью принадлежащие миру тишины, бесшумно и угрожающе ступают своей поступью в сопровождении изо всех сил пытающихся их удержать слов.

Этот героический мир классической драмы, этот "бесполезный мир, в котором нет ничего, кроме распрей, королевских трагедий и богов", как его охарактеризовал Якоб Буркхардт, этот мир просто нуждается в фоне тишины, которая сама по себе является "величайшим из всех бесполезных существований".

Ведущими актёрами античных драм были боги, человек же играл в них всегда вторую роль. Боги сопровождали людей и вещи; их тишина царила в людях и в вещах. "О тишине мы узнаём у богов, о речи - у человека" (Плутарх). В классической трагедии, когда говорит человек, в его речах слышится безмолвие богов. Человек говорит за тем, чтобы услышать это безмолвие; он умирает, чтобы услышать его. Когда умирает герой, кажется, что молчание богов оживает и начинает вещать само по себе.

Хор стоит посредине между словом человека и тишиной богов. С помощью хора слово человеческое сдаётся на милость божественного безмолвия. Оно останавливается в хоре, прежде чем перейти в тишину богов, и в хоре же оно останавливается на обратном пути оттуда.

Античные герои разговаривали с людьми, но в их поступках было больше тишины, чем речи, и подобно богам до них они также хранили молчание. Слова же их следовали по колее тишины, уже проложенной богами. И поскольку слова всегда исчезали в тишине, то их повторяли опять и опять. "Слава твоя воссияет на весь мир и навечно, Ахиллес".

ДОСОКРАТИКИ

Кажется, что всякое изречение вышло прямиком из тишины. Даже сами изречения изумляются, обнаруживая себя существующими. Слова всё ещё протирают свои глаза ото сна; они всё ещё не вполне в себе; они всё ещё на полпути ото сна к пробуждению. Слова изрекаются для того, чтобы услышать самих себя, чтобы удостовериться в самих себе. Они всё никак не могут поверить, что они - в мире пробуждения и в мире слов.

Человек зажигает для себя огонь в ночи, потому что он уже мёртв, хоть всё же и живой. Во сне он притрагивается к себе как к мёртвому, когда затухает свет очей его, но в бодрствовании он прикасается к себе не как к мёртвому, но как к спящему. (Гераклит)

В этом изречении нет ничего лишь для себя: одно сливается с другим. Сон ещё не определён строго как сон, он соприкасается со смертью и с жизнью. Всё по-прежнему немного беспомощно. Всё как и раньше держит всё остальное за руку. Пробуждение держит сон за руку и сон тянется к смерти. Ничто не хочет остаться предоставленным только самому себе.

Слова ещё не обрели приют в мире слов; они вообще лишены приюта. Они выпали из сна тишины и пробиваются в безмолвие богов. Но часть их подобно метеоритам погрузилась в мир человека, смешав человеческие слова с собственной тишиной - тишиной, принадлежащей богам.

ГЕРОДОТ

Предметы и события конкретны в своём существовании, и их конкретность уже сама по себе есть сюжет. Словно не человек говорит о них, но они сами повествуют друг другу о себе - на первом месте предметы и события, а человек, повествующий их - на втором. Такое возможно, лишь когда слово вверяет себя владеющим им предмету и событию как будто в первый раз, и тогда слово так крепко держится за них, что они сливаются в единое целое.