Мирабо: Несвершившаяся судьба
Шрифт:
После июля 1790 года политическая деятельность Мирабо зашла в тупик: в мае он стал советником двора; в июне выполнил свою роль, упиваясь материальными благами, которыми его осыпали; в первых числах июля получил аудиенцию у королевской четы и всерьез решил, что близок тот день, когда судьба Франции окажется в его руках. Двух-трех недель оказалось достаточно, чтобы он в очередной раз разочаровался. В глазах народа Мирабо служил двору; на взгляд двора, он оставался авантюристом, умным и опасным. Лафайет, командующий внутренними войсками, мог в
Какое-то время следовало придерживаться политики, которая вернет депутату от Экса все былые возможности. В качестве тайного советника двора ему следовало продолжать — осторожно, как никогда, — направлять короля на верный путь. Как популярный оратор, к которому прислушивались, Мирабо считал себя обязанным «возобновить работу» в Национальном собрании, даже если ему придется порой отстаивать идеи демократического характера; что же касалось войск, то от руководства ими было необходимо отстранить Лафайета.
Последний вопрос был рассмотрен в первую очередь; здесь не обошлось без личных чувств. Национальной гвардии требовалось противопоставить другую силу, на преданность которой можно было бы полностью положиться в случае мятежа.
Именно этому была посвящена шестнадцатая записка для двора от 13 августа 1790 года с блестящим вступлением: «Четверо врагов наступают ускоренным шагом: налоги, банкротство, армия, зима», а суть, состоящая в реорганизации армии для предупреждения гражданской войны, обычно упускается.
Ядром будущих вооруженных сил Мирабо с замечательным предвидением предложил сделать швейцарские полки — те самые, которые 10 августа 1792 года погибнут за уже проигранное дело. Возглавить эти войска, в надежности которых не должно было быть никаких сомнений, должен верный человек. Мирабо назвал его, не колеблясь: им станет граф де Ламарк, «самый верный и самый замечательный военачальник, какой только у вас есть… Он покинет вас лишь на эшафоте».
Ламарк, узнав об этом предложении, запротестовал:
— Либо наступят такие беспорядки, что придется обнажить шпагу, и тогда у меня будет выбор, либо не наступят, и в таком случае я предпочитаю не поступать на службу.
Слово «эшафот» взволновало королеву; справившись с волнением, она высокомерно написала Мерси-Аржанто, что эта фраза показалась ей «весьма неуместной», и заключила так: «Честно говоря, этот план безумен от начала и до конца, только интересы г-на де Ламарка соблюдены».
Хотя Мирабо и не удалось сделать Ламарка вторым Лафайетом, своим подручным, события подтвердили, что он был прав: в гарнизоне Нанси начались бунты, и, что примечательно, порядок был восстановлен генералом, доблесть и преданность которого первым отметил Мирабо, — маркизом де Булье. Людовик XVI уже не забудет это имя; на данный момент то был единственный результат «записок для двора».
Поэтому Мирабо совершенно логичным образом возобновил борьбу в Национальном собрании, тем более что одна из обсуждавшихся тем позволяла повести атаку на Неккера с самой уязвимой стороны — финансовой.
В последний год проблемы бюджета
Только в начале 1790 года была выпущена первая партия в четыреста миллионов «ассигнаций». Подобный кредит заполнил бы брешь, образованную двумя-тремя годами обычного дефицита. Таким образом, казна могла бы быстро наполниться, однако этого не произошло, поскольку налоги собрать не удалось. В августе 1790 года четыреста миллионов уже были поглощены, и пришлось предусмотреть новую эмиссию, чтобы наполнить государственную кассу.
Выдающиеся финансисты, такие как Кондорсе и Лавуазье, забили тревогу в связи с неразумным печатанием бумажных денег. Дюпон де Немур поддержал их, опубликовав очень умную брошюру под заглавием «Воздействие ассигнаций на цены на хлеб, написано другом народа»; в этом сочинении разбирались будущие отрицательные последствия инфляции и возвещался неизбежный и неконтролируемый рост цен на продукты питания.
Неккер, разделявший точку зрения экономистов, отказался от новой эмиссии банкнот. Мирабо, довольно сведущий в финансах (в свое время он подверг критике эмиссии Учетной кассы), повел наступление на Неккера 27 августа. Его весьма посредственная речь была составлена Рейбазом, в ней содержались размытые нападки на дефицит; он обвинял Неккера в косности и объявлял его совершенно неспособным успешно осуществить новую эмиссию.
Однако, опасаясь критики со стороны специалистов, Мирабо воздержался от того, чтобы расхваливать ассигнации. В «записках для двора» он даже соглашается с тем, что предполагаемая эмиссия преследовала политические цели и заключала в себе финансовые риски.
Хотя речь Мирабо и была безосновательной, он все же добился желаемого результата: отказавшись дать разрешение на новую эмиссию бумажных денег, Неккер подал в отставку.
Министр финансов оставил 2 миллиона ливров — половину своего состояния — в качестве гарантии государственной казне, однако его уход прошел без блеска. Неблагодарные и забывчивые французы не выказали уважения к государственному деятелю, которого боготворили тринадцать месяцев тому назад. Карету Неккера остановили в Арси-сюр-Об, и бывшему первому министру пришлось взывать к великодушию Национального собрания, чтобы ему разрешили продолжить свой путь в замок Коппе.
С исчезновением Неккера Мирабо получил все карты в руки; поэтому 27 сентября он вышел на трибуну, чтобы произнести новую речь о финансах. Общественность многого ожидала от этого выступления; уже месяц все только и говорили, что о новой эмиссии бумажных денег, высказываясь «за» или «против», в зависимости от того, доверяли Мирабо или нет.
Речь, которую он произнес, самая длинная и, возможно, наименее удачная из всех, имела, однако, далекоидущие последствия; она позволила Революции продолжиться.