Мирабо: Несвершившаяся судьба
Шрифт:
— Мадам, монархия спасена!
Всё это выдержано в том же тоне, что и «записки для двора». Поэтому, вернувшись к кабриолету, где его дожидался племянник, Мирабо вполне мог сказать дю Сайяну:
— Она, конечно, королева, аристократка, но она поистине несчастна, и я ее спасу.
Менее чем через год, после возвращения из Варенна, Барнав скажет то же самое; а достойный доверия Ламарк сообщает, что после встречи в Сен-Клу Мирабо ему сказал:
— Ничто меня не остановит, я скорее погибну, чем не сдержу своих обещаний.
Похоже на истину…
В
Однако, несмотря на этот оптимистический вывод, Мирабо впервые со времени плана бегства короля 15 октября 1789 года видел вероятность гражданской войны. Чтобы ее избежать, нужно провести выборы, избрать умелых министров, приблизить к себе влиятельных депутатов и людей, применять щедроты и приманки королевской власти. По данному поводу Мирабо выступал за увеличение цивильного листа: он потребовал выделить 36 миллионов на содержание короля; Национальное собрание предоставило только 25, но и это уже давало престолу огромное могущество. Отныне король на законном основании располагал кредитами, которые приписывал себе «по своему усмотрению» до созыва Генеральных штатов; теоретически у него была гарантия того, что налоги на покрытие расходов двора всегда будут утверждены.
На взгляд Мирабо, это была значительная сила; он так этим дорожил, что ради принятия своего проекта даже проголосовал за предложение Матье де Монморанси об отмене дворянских титулов, хотя и с большой неохотой. «Назвав меня Рикети, Европу вывели из равновесия на три дня», — писал он. Вернувшись домой после голосования, Мирабо сказал своему лакею: «Если ты позабудешь назвать меня „господин граф“, я сломаю свою трость о твою спину». Если этот анекдот грешит в деталях, он все же верен по своему духу.
Аристократ в душе, парвеню в манерах, Мирабо жаждал почестей, особенно с тех пор, как он стал располагать денежными средствами; прежде всего ему хотелось быть избранным председателем Национального собрания на те две недели, в течение которых будут отмечать праздник Федерации.
К несчастью, встреча в Сен-Клу не была сохранена в полнейшей тайне, как было условлено. Уже 5 июля монсеньор де Фонтанж писал: «О субботней поездке распространяются кое-какие слухи; похоже, это просто болтовня».
Увы, он рассуждал слишком оптимистично;
Пресса подхватила эти слухи: «Говорят о глухих угрозах Рикети-старшего в Сен-Клу», — уверял Марат в «Друге народа».
В парижских кругах имела ход анонимная брошюра под заглавием «Ночная встреча Оноре Габриэля де Рикети, бывшего графа де Мирабо, с королем в Сен-Клу 2 июля 1790 года».
Хотя доказательств не было, эти слухи не давали покоя. Натиск на Мирабо велся тысячами других методов, некоторые из них напоминали собой самые подлые полицейские приемы. Некий Труар де Риоль, вероятно двойной агент, был арестован в Бургуэне; при нем оказались бумаги, которые навели на него подозрение в контрреволюции, в их числе — «письмо, приписываемое графу де Мирабо, хоть и не написанное его рукой», и документ, начинающийся такими словами: «Мирабо-старший — негодяй, готовый продаться кому угодно». Арестованного заключили в тюрьму и начали расследование, которого мы еще коснемся.
Совокупность этих досадных инцидентов вызвала у Мирабо еще более острое желание стать председателем Национального собрания. Это укрепило бы его положение в парламенте, он с полным основанием полагал, что с большей пользой будет служить королю, если это назначение первостепенной важности совпадет с масштабными мероприятиями, намеченными на 14 июля 1790 года.
В праздновании первой годовщины взятия Бастилии приняли участие все слои общества, но зачастую по противоречивым причинам: для левых оно должно было стать окончательным торжеством над врагами революции; для правых — проявлением единства нации и средством сохранить то, что еще можно спасти; нужно было оставить в силе право собственности, заставить соблюдать законы империи и уважать власть монарха.
Эти расхождения во взглядах в полной мере открылись зрителям, следившим за приготовлениями к празднику на Марсовом поле: с одной стороны, под стягом, украшенным изображением большого ножа с надписью «Дрожите, аристократы, вот подмастерья мясников», люди таскали камни, распевая «За ira»; с другой стороны, герцогиня де Люинь во главе женской делегации толкала тачку из красного дерева, подавая пример в труде, тогда как между двумя этими группами орудовал киркой дом Жерль, возглавляя делегацию монахов.
Чтобы взять власть над разрозненным национальным единством, Мирабо следовало предпринять непростые шаги; он прощупал намерения Талейрана, несмотря на ссору; епископ Отенский, который должен был служить праздничную мессу, согласился бы взять Мирабо в певчие, а следовательно, не стал бы возражать против его избрания председателем.
Напротив, Лафайет, наверняка бывший в курсе нападок на него, был непримирим. Он рассказал в своих мемуарах, что, «не противясь избранию Мирабо председателем при иных обстоятельствах, в данный момент хотел бы видеть на этом посту добродетельного патриота и прямо об этом заявил».