Мирабо: Несвершившаяся судьба
Шрифт:
Докладчиком по «Декларации прав» назначили Мирабо; женевцы Дюмон, дю Ровре и Клавьер помогли ему в составлении чернового варианта, который был готов к середине августа. Можно было бы предположить, что завершение этого труда воодушевит докладчика. Однако случилось прямо противоположное: представляя свой документ, Мирабо попросил не принять его, а отложить, заявив, что «конституция должна предшествовать Декларации, а не следовать за ней; Декларация должна вытекать из конституции, а не предварять ее». Мы не погрешим против истины, если скажем, что для Мирабо важнее были обязанности гражданина, нежели его права.
Мирабо удалось убедить
— Заявление о моем мнимом превосходстве в искусстве направлять вас к супротивным целям — бессмысленное оскорбление, стрела, пущенная снизу вверх, которую успешно отразят мои тридцать томов, чтобы мне не пришлось даже этим заниматься.
Но он не изменил своей позиции по сути вопроса и в пояснение своей мысли дважды показал, каким образом понятие свободы может быть извращено. «Если свобода — право, — заявил атеист Мирабо, — у свободы вероисповедания нет иных ограничений, кроме общественного порядка и спокойствия; самая безграничная свобода религии, на мой взгляд, — столь священное право, что слово „терпимость“, которым ее выражают, кажется мне тираничным, поскольку существование власти, обладающей возможностью терпеть, посягает на свободу мысли тем самым, что терпит, а могла бы и не терпеть».
Другое доказательство методом приведения к абсурду Мирабо применил, обрушившись на привилегию, которую хотели сохранить за королем, — охотиться вне своих владений. Чтобы понять значение этого выпада, нужно вернуться на несколько дней назад, в ночь, более известную французам по дате, чем по тому, что тогда произошло, — 4 августа 1789 года.
Мирабо не присутствовал на знаменитом заседании, во время которого, по предложению виконта де Ноайля, феодальный режим был отменен, и французская знать, захваченная общим помутнением рассудка, в несколько часов лишилась всех преимуществ и привилегий, во имя которых она объединилась, чтобы помешать Революции.
«Вот каковы наши французы! Они целый месяц спорят о терминах и в одну ночь опрокидывают весь прежний монархический порядок», — писал Мирабо в «Прованском курьере» — газете, выходившей трижды в неделю под руководством Дюмона и Клавьера (она с 22 июля окончательно заменила собой «Письма графа де Мирабо к своим избирателям»). В продолжение своей статьи он живо критиковал эти поспешные меры, последствий которых невозможно было предугадать: «Мы не дикари, явившиеся голыми с берегов Ориноко, чтобы основать общество. Мы — старая нация, возможно, слишком старая для нашей эпохи. У нас априори есть правительство, априори — предрассудки. Нужно по возможности подладить все это под Революцию и избежать внезапного перехода».
Заявление о смехотворности прерогативы на охоту должно было стать первым официальным актом этой критики. Разумеется, Мирабо боролся с привилегией монарха на охоту лишь для того, чтобы показать, на каком уровне находятся настоящие права — королевские прерогативы. Он хотел великое и священное право противопоставить «правам на развлечения», например охоту, и на заседании от 7 августа поднялся до больших высот, провозгласив:
«Королевские прерогативы имеют слишком высокую цену в моих глазах, чтобы я согласился свести их к пустому угнетающему
С тем же пылом в последующие дни Мирабо обрушился на отмену церковной десятины. Сьейес с 10 августа призывал ее выкупить; его предложение вызвало такие волнения, что аббат, удрученный посягательством на право собственности, разочарованно бросил с трибуны:
— Они хотят быть свободными, но не умеют быть справедливыми.
Мирабо бросился на выручку коллеге.
— Мой дорогой аббат, — сказал он ему, — вы отвязали быка, а теперь жалуетесь, что он пропорол вас рогами.
Потом Мирабо показал, как можно увернуться от вырвавшегося на свободу зверя:
— Раз народ не хочет выкупать десятину, значит, она — не настоящая собственность; это своего рода налог «государственного института», имеющий целью заменить собой общественную службу, которую несет духовенство; народ волен обеспечить исполнение этой службы иным, «менее дорогостоящим и более справедливым» способом. Что есть церковная десятина? Субсидия, на которую нация содержит ревнителей нравственности и просвещения.
Поскольку понятие «жалованья» применительно к духовенству вызвало протесты, Мирабо обронил знаменитую фразу:
— Слова «наем» и «жалованье» как будто ранят достоинство священства. Но господа, придет время и Революция, пробудившая столько праведных и великодушных чувств, заставит нас отречься от предрассудков горделивого невежества, и мы перестанем презирать слова «жалованье» и «наемные работники». Я знаю лишь три способа существовать в обществе: нужно быть либо попрошайкой, либо вором, либо работником.Сам собственник — всего лишь первый из наемных работников.
Заставив отменить церковную десятину без выкупа, Мирабо подтвердил свое положение лидера в Национальном собрании к началу основных, на его взгляд, дебатов — по вопросу о составе парламента и о праве вето, к которому сводилась королевская прерогатива.
Только у одного Мирабо, казалось, был полный и проработанный план по вопросам, в обсуждение которых было внесено много путаницы. Этим и объясняется его презрительное молчание, а затем внезапные выступления, ставшие решающими.
Можно было предположить, что желание выстроить французскую конституцию по образцу английской склонит Мирабо к концепции парламента, состоящего из двух палат, верхняя из которых была бы если не наследственной, то, по меньшей мере, состояла бы из назначенных и бессменных членов. Но эта концепция, которая будет превалировать в 1814 году, раздражала уязвленного аристократа, каким был Мирабо. Жестокосердно исключенный из своего сословия, он не хотел действовать в его интересах. Ему негласно помогало провинциальное дворянство, не стремившееся благословить существование мощного политического органа, посты в котором распределили бы между собой придворные аристократы. Поэтому речи Лалли-Толлендаля и Мунье в поддержку «двухпалатности» не возымели действия, и Мирабо без большой борьбы, простым постановлением отклонил принцип двух палат. Это постановление было утверждено 10 сентября 490 голосами против 89 и 122 пустых бюллетеней — принцип единой палаты был установлен.