Мираж черной пустыни
Шрифт:
— Посмотри-ка, похоже, у твоего парня проблемы.
Мона выглянула с крыльца. Совсем рядом, на дорожке, ведущей к дому, трое аскари из Кенийского полицейского резерва в синих пуловерах и высоких красных шапках внимательно изучали удостоверение личности Дэвида.
Джеффри повернулся к Моне:
— Советую тебе быть поосторожнее с этим парнем.
Для Моны не был секретом тот факт, что Джеффри испытывает к Дэвиду Матенге откровенную неприязнь. Он постоянно отпускал критические замечания по поводу того, как Мона обращалась со своим африканским
— Я Дэвиду полностью доверяю, — ответила она.
— И тем не менее в ближайшие недели, пока не отменят чрезвычайное положение, я попросил бы тебя быть с ним предельно осторожной.
Распрощавшись с Джеффри и его женой, которые направились в сторону лестницы, ведущей к миссии, Мона приблизилась к Дэвиду и трем допрашивающим его аскари.
— У вас какие-то проблемы? — спросила она.
Солдаты вели себя очень вежливо и разговаривали на английском с мелодичным акцентом, четко проговаривая слова, что было характерно для образованных африканцев:
— Просим прощения за вторжение, мемсааб, но сегодня утром была сожжена ферма, и мы опрашиваем население.
— Ферма? Чья?
— Мухори Гатеру. Его дом разрушили, весь скот уничтожили. Дело рук May May.
— Откуда вы знаете?
— Они оставили записку, в которой было написано: «Это наша земля».
— Что это значит?
— Это клятва May May.
— Я могу поручиться за мистера Матенге. Он только сегодня вернулся из Найроби и утром находился в поезде.
— Прошу прощения, мемсааб, но этим утром поезд на некоторое время задержался в Каратине, а ферма Мухори Гатеру как раз и находится в Каратине.
— И тем не менее я полностью ручаюсь за него. Всего доброго.
Направляясь к дому, где они с Дэвидом собирались провести остаток дня, изучая бухгалтерские книги, разбирая счета и корреспонденцию и обсуждая поездку Дэвида в Уганду, где он надеялся найти решение проблемы с распространением вредителей, Мона говорила:
— Не могу поверить, что весь этот ужас с May May происходит на самом деле! Ты слышал о введении чрезвычайного положения?
— Да.
Зайдя на кухню, она сказала:
— Попрошу Соломона сделать нам сандвичи. Ну где же этот старый ленивый плут?
— Обо мне не беспокойся, Мона, я не голоден. Перекусил в поезде.
— А почему поезд задержали в Каратине? Ты не знаешь?
После некоторой паузы он ответил:
— Нет.
Мона давно уже переделала кабинет отца в свой собственный, упаковав и убрав подальше все его трофеи, награды и фотографии. Тяжелые гардины Мона заменила легкими занавесками, а строгую мебель, привезенную из Англии тридцать три года назад и уже начавшую ветшать, обила яркой тканью с цветочным орнаментом.
Мона устроилась за широким дубовым столом, Дэвид подвинул стул и сел рядом.
— Как поживает малыш? — спросила она, доставая из ящика бухгалтерские книги.
— С сыном все в порядке.
— А Ваньиру?
— Мы снова повздорили. —
Мона знала об их ссорах. Ваньиру хотела, чтобы Дэвид привел в дом других жен, чтобы и ей было веселее, и на шамбе появились дополнительные рабочие руки; она также хотела, чтобы Дэвид избрался в руководство местного отделения Кенийского Африканского Союза; чтобы он переехал из коттеджа управляющего, который сам выстроил шесть лет назад, и стал жить с ней и своей матерью в их доме ниже по реке.
Ваньиру постоянно твердила ему об этом, но Мона знала, что Дэвид не соглашается. И ее это радовало. Она не имела ничего против работы в Союзе, но была довольна, что Дэвид и не думает приводить в дом вторую и третью жену, а предпочитает жить один в маленьком домике у дороги. Причину этой своей радости Мона объясняла тем, что такой образ жизни позволяет Дэвиду больше времени отдавать работе в поместье.
Но было еще кое-что, о чем Мона не знала, а Дэвид не собирался ей рассказывать. Причиной сегодняшней ссоры между Дэвидом и Ваньиру было что-то другое. Это были May May.
— Кристофер такой замечательный мальчик, — сказала Мона, протягивая Дэвиду пачку счетов, накопившихся за время его отсутствия. — Ему всего семь месяцев, а он уже пытается ползать!
Дэвид взглянул на Мону и улыбнулся.
— Тебе следует иметь детей, — негромко произнес он.
Она отвернулась.
— Мое время уже ушло! В тридцать три года вряд ли можно думать о том, чтобы завести семью.
— Любой женщине нужны дети.
— У меня есть ферма, и мне этого вполне хватает.
Мона ненавидела, когда Дэвид затрагивал тему ее одиночества. Его чисто мужское понятие о том, что бездетная женщина не может быть счастливой, раздражало ее. «Брак и дети, — пыталась она однажды объяснить ему, — это нечто большее, чем просто купить жену, заплатив за нее несколько коз. Есть еще любовь».
«Раньше я боялась, что стану такой же, как моя мать, — призналась она ему одним дождливым апрельским вечером, когда они грелись у огня после тяжелого дня на плантации. — Я ошибочно полагала, что она неспособна любить. Только потом я узнала, что моя мать была из тех женщин, которые могут полюбить лишь одного мужчину в своей жизни и любят его так всепоглощающе, так самозабвенно, что без него просто не могут жить».
Тогда Мона резко оборвала саму себя, осознав, что очень близко подошла к теме, которая была для нее слишком личной и в которую она никого не посвящала. Ни одна душа на свете, даже тетя Грейс, ее самый близкий друг и поверенный во всех ее делах, не знали о том, что Мона приняла решение ждать всю жизнь, если понадобится, в одиночестве и без детей, ждать того единственного мужчину, который ей предназначен. Мона считала, что если женщина соглашается жить с кем угодно, и делает это для того, чтобы быть замужем, то это не приносит ничего, кроме несчастья и сожалений.