Миражи в Лялином переулке

Янге Елена

Шурик постучал по кружку.

– Щетина на небритых щеках, растерянная улыбка, грустные глаза. Андрей Соколов мог бы жениться, иметь собственных детей…

– То есть приспособиться к жизни, – заметила Пуся.

– А хоть бы и так. Никто бы не осудил. Мало того, именно это, с точки зрения обывателя, было бы правильным.

– А он себе хомут на шею, – продолжала Пуся.

– По-другому не скажешь, – согласился Шурик. – Одно дело ты один, другое – пригреть беспризорника. Сколько их, таких мальчишек? Попробуйте перекинуть мост

в наше время. Я читал, в нынешней России миллион беспризорников. И что-то не слышно, чтобы их кто-то пригрел.

Шурик замолчал и провёл рукой по лбу. Меловая полоса прорезала лоб, и лицо Шурика стало растерянным и беспомощным.

– Какое же надо иметь сострадание, – тихо сказал Шурик, – чтобы забыть про собственные беды ради желания доставить радость незнакомому мальчику! Я бы так не смог.

– Смог бы, – воскликнула Пуся и вскочила со своего места.

Шурик благодарно посмотрел на маленькую пухлую девушку и пошёл на своё место.

– Я продолжу, – решительно сказала Пуся. – Теперь поговорим о Матрёне.

Она обвела класс круглыми чёрными глазами и заговорила:

– Судьба героини Солженицына тоже не сахар. Хотела выйти замуж по любви, но где там… Довоенная деревня, работа с рассвета до заката. Какая тут любовь!

– При чём тут деревня? Думаешь, в деревне не бывает любви? – язвительно спросила красавица Лера.

Пуся запнулась и посмотрела на третью парту около окна. Остальные последовали её примеру. Лера повернулась на стуле и, выставив в проход красивые длинные ноги, заметила:

– Любовь, Пуся, может быть везде. И в деревне тоже.

– Не спорю.

– Любовь может возникнуть и среди каторжных, – продолжала первая красавица класса. – Было бы только желание…

Она сделала паузу и многозначительно посмотрела на Петю.

– Немного отвлеклись, – вклинилась я. – Продолжай, Пуся.

«Лера как всегда, – подумала я. – Что называется, показала себя. Жаль, за красивым личиком маловато мыслей».

Я оторвалась от двери и переместилась в дальний угол класса.

– Короче, Матрёна вышла замуж за нелюбимого человека, – продолжала Пуся. – Родила шестерых детей, спустя некоторое время их похоронила. Решила, что на ней порча.

– Пуся, как всегда, лаконична, – заметил Миша Фигус.

– Стараюсь. Что зря языком молоть?

Пуся взглянула на Леру, затем на меня.

– Надеюсь, к присутствующим твоё замечание не относится? – спросила я.

– Что за вопрос? – Распахнув чёрные глаза, Пуся взмахнула руками. – Вы, Маргарита Владимировна, и все наши говорят только по делу.

– Продолжим обсуждение. Пуся пусть отдохнёт. Миша!

Фигус резко вскочил.

– Расскажи, Фикус, про Шухова, – крикнул Петя.

– Про Шухова так про Шухова, – пробурчал Миша.

Фигус действительно походил на фикус – высокий, тонкий, с растрёпанными волосами.

– Иван Денисович Шухов – заключённый одного из лагерей сталинского периода, – слегка гнусавым голосом начал

Фигус. – Не скажу, что Шухов храбрый, но и трусом его не назовёшь. Не скажу, что он умный, но на уровне бытового сознания обладал мудростью. Словом, Шухов – это человек, который пытался выжить, как мог. Он не принадлежал к категории лагерных «шестёрок», он боролся и пытался подняться со дна.

Помолчав, Фигус решил закруглиться:

– С моей точки зрения, Иван Денисович такой же жизнестойкий, как Соколов и Матрёна.

Он удовлетворённо кивнул лохматой головой и взглянул на меня. Я поняла: красноречие Фигуса иссякает.

– Хорошо. Скажи мне, Миш, что, помимо жизнестойкости, объединяет этих героев?

Фигус переступил с ноги на ногу и стал рассматривать свои гигантские кроссовки.

– Наверное, оптимизм.

– Класс, Фикус! – воскликнул Шурик.

– Действительно, хорошо подмечено. Жизнестойкость всех трёх героев опирается на присущий им оптимизм. Выжить без него в тех условиях было бы невозможно.

Я перевела взгляд на Аню Соловьёву:

– Аня, попробуй подытожить.

– Попробую, – ответила девушка и вышла к доске.

Фигус уступил место и, высоко поднимая длинные ноги, направился к парте. Эта предосторожность была нелишней, так как в проходе валялись сумки и рюкзаки, брошенные как попало. Я давно смирилась с этим бардаком, хотя и страдала из-за него. Порой, пробираясь к дальней стенке класса, я спотыкалась о какой-нибудь рюкзак и некоторое время балансировала на уровне фола.

– Пардон, – говорил в таком случае хозяин брошенной сумки. – Осторожно, Маргарита Владимировна, не упадите.

Рюкзак подтягивался к парте, но на следующем круге опять лез мне под ноги. Я смотрела на небольшие крючки, жалко торчащие по бокам парт, на рюкзаки и сумки, набитые учебниками, и качала головой. Ребята пытались пристроить вещи под ногами, и я продолжала свой путь по привычному маршруту.

– Итак, Аня, мы тебя слушаем.

– Всё просто. Во-первых, в этих произведениях во главу угла поставлена жизнь простого человека. Война, репрессии, тяжёлый крестьянский труд – это лишь фон, позволяющий раскрыть характер героев. Во-вторых, судьбы героев объединены суровыми испытаниями. В-третьих, всем им свойственно мужество. В-четвёртых, несмотря на внешнюю мягкость, это люди с сильными характерами. Я бы даже сказала, они – хребет нашего народа.

– Хребет – это хорошо, – обрадовался Пётр.

Пётр собирался поступать на факультет журналистики и любил образные сравнения.

– Действительно хорошо, – отозвалась я. – На таких людях, незаметных и в большинстве своём малообразованных, и держалась страна.

Поразительно, как много дала природа этой девочке. У неё есть логика, а для женщины это дар. И при этом мыслит образами.

Я прошлась вдоль доски и остановилась около Ани.

– Вы сейчас не раз повторяли слово «судьба». Ты не можешь сказать, что это такое?