Мириад островов
Шрифт:
Очнулись оба всадника, когда кони сбавили шаг, пошли по тропе меж кустами. Подруги увидели, разогнулись в спине, замахали кетменями и носовыми платочками. Ветер подхватил, расправил, развеял: платки, гривы, волосы, мысли — всё.
Вот они уже рядом с фиордами. Перед грудью скакунов расступаются ковыли, прыскают во все стороны кузнечики, стрекочут в висках молоточками. Беззаботное и торопливое кишение жизни в траве — словно прилив.
«Кузнец — коваль». Откуда вылезло?
— Сэниа хочет смотреть шхеры? Море? — спрашивает Орихалхо,
— Хочу. Очень.
Это значило — изнутри. Совсем близко к коже.
Вода внизу, под гребнями и уступами, мерцала радужным стеклом, стекло разбивалось брызгами, жидким плескало на прибрежный песок. Шалил, крутил ветер. Неподвижно стояли острова в годовых кольцах древней воды.
— Орри, давай намётом. Вперегонки.
— Не тот у Мартико нрав. В галоп его по одной прихоти не поднимешь. Если так: сэнья поверху, я внизу? На ба-фархе?
— Ой, здорово. Только я…
«Боюсь. И конского норова, и тебя от себя отпустить».
— А это очень трудно — поладить с морским жеребцом?
— Проще, чем с тем, что на суше.
Сошёл с мерина, подставил руку под башмачок, принял девушку в объятия, Помог стреножить обеих лошадей.
И начали спускаться по первой же тропе вниз с обрыва. Как по узкой лестнице.
На кромке берега оказалось куда больше жизни, чем виделось сверху. Рядом с пещерами горели бездымные, беспламенные костры, кипели котлы с варевом, кто-то сплеснивал трос, окуная пальцы в такой сосуд, снятый с огня. Другой погружал в пламя концы стрел, третий поворачивал над ним рыбу на прутике — коптил. Разойдясь на пары, боролись. Те, кто помладше, явные ребятишки, устроили тихую кучу-малу, кишели, словно рыбёшки на мелководье.
Только по росту и поймешь, кто есть кто, подумала Галина. По одежде — никак, все полуголые на всякий-разный манер и сплошь в побрякушках. И по занятиям тоже. Пищу здесь толком готовят или нет — одни бойцовские забавы?
— Хва шалмо, — говорил им всем Орри. — Домфана Хали э хурулту маа.
— Хва шалмо, — отвечали те, мимо кого он следовал. — Фарха мовхунт.
— Что ты говоришь?
— Извините, сэнья: здороваюсь и называю ваше имя.
Снова заносчиво. Но, спасибо, хоть не деревянный болван прежних дней.
— Ба-фархи к берегу сегодня не подходят — боятся, что выбросит на мель нечаянным ветром. Надо взять лодку или плыть — плыть даже лучше.
— Я не гребу, но на воде вроде неплохо держусь. Вода тёплая?
Орихалхо улыбнулся:
— Нет. Прохладная. Как лёд на вершинах гор.
— У них — у вас купальные костюмы не приняты? Бикини-буркини эти, что ли.
— Нет. Сэниа может обвязаться по груди и чреслам, если боится, что расплещет воду своими украсами.
Издевается или как? Ну, голышом так голышом.
Галина, зайдя за уступ, разделась до бандье и келота с широким корсажем (интересно, что там делает наш пенёк?), свернула тряпки в тугой ком. Сунула в кусты, придавив сверху башмаками.
Орихалхо выступил ей навстречу
Оба взялись за руки, вошли в воду по грудь. Холодно, посетовала в душе Галина. Хотя бодрит, однако — буквально сердце сжимает в кулаке. Но скоро проходит.
— Сейчас братьев приманим.
Сложил руки чашей, прислонил ко рту. Переливчатый свист поплыл далеко над морем.
Две тёмные точки почти рядом с горизонтом еле заметно увеличились в размерах, стали расти со скоростью моторного катера. Когда черно-белые существа приблизились, стало видать, что они гарцуют, словно норовистые кони.
И тела их были огромны.
— Это же слоны какие-то, а не лошади, — проговорила она.
Впрочем, поперёк туловища на обоих была надета широкая тесьма с петлями, закреплённая весьма хитроумно: вокруг пасти — кольцо, сделанное с таким расчётом, чтобы не помешать зверю использовать зубы в драке, от неё к опояске шли крепкие тяжи.
— Иногда ещё и сиденье такое ставят, вроде паланкина, — Орри снова тронул её руку. — Но это для хрупких седоков. Вы кого выберете, самку или самца? Это ведь пара.
— Орри, они на взгляд совсем одинаковые. И я их одинаково боюсь.
— Что, никак не догадаетесь, как влезть на кручу?
Орихалхо свистнул вновь, более отрывисто. Тот ба-фарх, что находился ближе и казался чуть более мелким, внезапно нырнул так, что над поверхностью оказалась лишь верхняя часть опояски.
— Так просто, — морянин рассмеялся, подплыл поближе, сел, широко расставив ноги. — Садитесь мне между рук — так безопасней. Беритесь за верхнюю петлю, она широкая. Ноги в стременные хомуты, пониже. Я кладу свои руки поверх ваших, а упоры для ног при моём опыте не потребуются.
Одним гибким движением вскочил на ба-фарха, когда тот начал уже подниматься, и обхватил девушку сзади: та же морская плоть, упругий стальной шёлк, та же неверная, податливая скользкость.
И они понеслись. Их конь уже не выделывал курбетов — нёсся в открытый океан море словно снаряд, с той уму непостижимой скоростью, которая бывает лишь в сновидении. Лёгкий мускусный аромат исходил от тела Орихалхо, обволакивал. Мускус, корица, гвоздика и имбирь — запах иных земель, экзотических архипелагов.
— Рутенцы живут в осаде моря, — говорил Орри ей в спину, — мы же здесь заключаем его в объятия и отдаёмся ему, как смерти.
Смерти, о которой Франциск говорил, а она пела.
— Ты здесь совсем иной, чем на берегу, Орхикхалхо.
— Здесь мой дом.
Морской гул в ушах отдаётся в гортани, трепещет в связках, впервые складывается в истинное имя.
— Куда мы?
— Моя госпожа хотела пересечь границу, которую Морской Народ держит по воле короля Кьяртана от принца Моргэйна от Короля-Медведя от Хельмута, сурового исполнителя в двуличневой мантии.