Мириад островов
Шрифт:
— Оттиски, сделанные таким способом, все одинаковы.
— Пока матрица не сотрётся. Но её, между прочим, не видят. Люди мечтают о том, чтобы в матрицу всякий раз впечатывались приобретённые умения. Те, которые у каждого человека, соединяясь с единым на всех узором, создают своеобразие личного клейма. Не родовая, а социальная наследственность.
Галина потянула за повод, так что Сардер на миг отстал от Данки:
— Ты-то откуда такой умный?
— Гали, я тебя старше, и меня учили очень хорошо. Особенно латыни
— Как это?
— Ты видишь ближайший смысл, я — как слово рождалось. Как менялось, переходя из мифа в легенду, из легенды — в сказку. Как приплетались к нему иные оттенки смысла.
— Тогда ты слишком образован для простого фильяра.
То есть, по-простому, фигляра.
Подколки Барбе не заметил — и ладно, зачем это ей. Но сказал:
— В Вестфольде имеются еще дервидды. Те, кто служит Великим Деревьям, сочиняя новые песнопения на старый лад. Им необходимо знать многое.
И снова ничего не сказал про себя самого.
— Так вот, — продолжил он на следующее утро. (Хотя, если вдуматься, их непрекращающаяся беседа длилась не один день.) — Ты догадываешься, наверное, что дети ба-нэсхин наследуют их главное знание? Нет, не то, что получают их родители в течение жизни. Не то, что землянцы называют конкретным опытом. Но вот эту самую матрицу, обогащённую знанием рода. То, что у вас именуется культурой — огромный резервуар их всеобщей наследственности. Вот почему ба-нэсхин не считают своих собственных потомков, но все малыши одинаково любимы племенем.
И вот почему им, в отличие от нас, не нужно загромождать море и землю скорлупами своих умерших культур, как это делаете вы и отчасти земные обитатели Верта. Красивыми скорлупами, не спорю. Величественными и неповторимыми. Провоцирующими разнообразные толкования.
— Погоди, Барб, дай мне сообразить. Слишком ты для меня учён, правда. В геноме — ну, вот этом твоём клубке генетического материала — остаётся очень немного от предков. То, что природа сочла лишним, — бывает выбито. А как насчёт культуры?
— Ты имеешь в виду, что ни один человек — и ни один морянин — не выдержит тяжести всех племенных знаний. Или они отсеются, или всё равно придётся держать информацию не в теле и мозгу, а вовне. На носителях. И отпускать на волю стихий, когда книги обветшают, здания осыплются прахом, календари устареют, а высокий смысл потеряется невозвратно.
— Стоило бы тебя свозить к пирамидам и брошенным городам и майя, — пошутила Галина. — Ты бы сразу понял, почему их отдали дикому лесу.
А про себя отметила:
«Выходит, проверить меня на вшивость мог в аббатстве любой. И Орри тоже. Правда, тогда отчего молчит? И коварно уклончивый Барбе тоже мог. И старшие монахини. А самое простое — и в самом деле
— Ты мне напомнила, сэния Гали, — Барбе словно угадал, что напряжение между ними спало. — Ведь мне и люди майя знакомы. То есть читали нам книги — Историю Индий Лас-Касаса, сообщение о делах в Юкатане Диего де Ланды. У маиянцев и народа ацтеков были ножи, похожие на твой дарёный басселард. Но куда шире и со сколами по всей кромке. Сотворённые из обсидиана, или стекла вулканов. Острей любого стального на порядок и весьма хрупкие. А ещё — да! Ещё нефритовые. Это камень вязкий, волокнистый, при полировке обретает жирный блеск, остёр не менее стеклянного и практически вечен.
— Кто тебе рассказывал такое? Это когда учили на барда или — как его — филлида?
— Мой отец Бран, или Брендан Майлдунсон, о ком я сложил ту самую балладу. Он кузнец.
— Тот самый? Кто был мужем сиды и ушёл за ней в Тир-нан-Ог?
Барб улыбнулся:
— Тот самый. Только почему «был» и «ушёл»? На самом деле ни он, ни я пока не достигли Царства Блаженных. И кузнец он до сей поры, и вторая его подруга — не из Племени Холмов, конечно. То всё старые сказки. Но фигура по-своему замечательная. Хочешь у него самого обо всём спросить?
«Барбе, похоже, к тому всё дело вёл. Мои мужчины — завзятые хитрецы, что один, что другой. Ну и ладно, ну и хорошо — что мне терять? Ведь, по сути, я не знаю даже своих собственных устремлений. И командовать ну никак не гожусь».
— Если наша дорога туда приведёт — отчего ж не хочу. Хоть что-то в тебе угадаю.
Барбе рассмеялся, перегнал её, быстро сказал что-то Орри на морянском языке. Тот сердито ответил.
— Прости, сэниа, не всегда уместно госпоже знать, о чём толкуют слуги. И в каких выражениях.
Так парадоксально учтив.
— Барб, ну а вкратце: что там такое?
— Он тоже эти места знает. Беспокоится, уместно ли тебе то ли нисходить, то ли навязываться. Знаешь ведь по Рутену, что коваль — одно с колдуном, их и селят подальше от людных мест, чтобы великого грохота своим умением не устраивали. Ну, это ж моя родная кровь, к тому же хоть папаша Бран — персона важная, гостевать нам у него всё равно не придётся, ибо негде.
— И что? Можно подумать, нам не в привычку к деревьям верёвки привязывать.
— Так вы оба и на такое согласны? Ну, тогда…
Барбе тихонько присвистнул, с торжеством глянул на Орихалхо и свернул от полей, полян, лугов и перелесков в сторону моря. Едва ли не проламываясь прямиком через лес.
«Забавно. Думала я — наш фильяр был постоянно весел, а теперь чувствуется: до сих пор пребывал в лёгкой печали».
Поскольку Барбе один знал дорогу к дому и оттого волей-неволей захватил позицию лидера, морянину ничего не оставалось, как занять позицию в арьергарде.