Мировая история в легендах и мифах
Шрифт:
И только один человек, стоя на коленях на палубе «Флор де ла Мар», благодарил Небо, подавшее ему Знак. В этом Христофор был теперь уверен. Его окружали искаженные животным ужасом лица, а его желание узнать, куда несет их поток, росло и постепенно становилось сильнее страха. «Что, если поток несет не в ад? Что, если он указывает дорогу?» Ведь к неизвестной земле приплыть можно только новым путем — тем, которым все просто боятся плыть, как боялись заплывать за мыс Бохадор, веря легендам одна другой страшнее. «Завяжи глаза своему страху…»
Только к вечеру вернулся ветер. В том, что из потока все-таки удалось выбраться, не последнюю роль сыграли мореходный
Вот тогда и осенила его странная мысль: может, ему и впрямь подаются знаки? Может — все, что произошло и происходит с ним в жизни, — и то воскресенье в их доме в Савоне, и его побег в море, и встреча с Ксеносом, и мертвый отец на палубе, и едва не убившая его болезнь, и проклятый доминиканец — все это не было случайностью? И чем больше он думал об этом (а мысли эти стали непрошенно посещать его теперь довольно часто), странные и случайные события его судьбы переставали казаться совпадениями, все стало приобретать связность и смысл. По крайней мере так это виделось ему. А такие мысли, раз запав в упрямые человеческие головы, имеют свойство заполнять их целиком, независимо от того, насколько далеки они от реальности.
Всю жизнь так и плавать проторенными путями на «сахарниках» он, уж точно, теперь не собирался. Первоокрыватели новых земель становились знатными и богатыми в тот же день, когда им удавалось ступить на родной причал. Диого де Сильвес, открывший Азоры, капитаны Перестрелло, Тейшера и Зарка, первооткрыватели Мадейры и Порту-Санту! С каким благоговением и завистью произносили в Лиссабоне их имена! С завистью — чаще. Христофор решил хоть в лепешку разбиться, а разузнать доподлинно, как все это получилось у них, и если получилось у них — кто знает, может быть, и у него получится. Ночами он видел ее — эту взбухшую Черту в Океане, за которой и скрыто все, и которую еще никто не пересекал. Только бы стать первым, только бы не добрались до нее другие!
Он много думал о том, как заручиться королевской поддержкой. Это было самым трудным и самым главным. Без королевского покровительства подобная экспедиция невозможна. Вот об этом он сейчас и думал больше всего, и почти совсем не думал о том, скольких таких же моряков эта же идея оставила нищими и безумными.
На «Флор де ла Мар» он попросил расчет, и, когда выходил за ворота лиссабонского порта, план его на будущее был прост: пока найдет таверну для ночлега, которую посоветовали в порту, завтра утром расплатится с банкиром Джанотто Беррарди, после чего от заработанного должно было остаться еще на месяца два или три, если жить скромно, или даже четыре, если уж совсем скромно. А там видно будет!
Он шел по улице Rua do Ataida. Справа и слева от-него темнели подворотни, они вели в еще более узкие улочки-кишки, наполненные запахами, голосами, звуками чужой жизни.
Эти небогатые лиссабонские улицы грязными ручейками сбегали к Тагусу (или с отдышкой вползали на холм — смотря по тому, откуда идти). Христофор шел сейчас по брусчатке в гору. Город нарос на холме как опухоль — незванный, непрошенный, шумный. По обе стороны улицы тянулись ряды дверей: иные — закрыты, иные — распахнуты настежь, за ними видно, как хозяйки готовят у очагов — время обеденное, он сам только что ощутил голод. Вкусно пахло жареным мясом: до поста оставалось еще несколько недель. Он шел в этой круговерти говора, детского плача, мелодий фаду, что-то падало
Вдруг Христофор почувствовал сильный толчок в спину, и, пока успел что-либо сообразить, впереди него пронеслась маленькая юркая тень и нырнула в ближайшую улицу-кишку. Он ринулся следом: карманник ловко срезал с его пояса кошель. Христофор, задыхаясь, все еще несся по зловонной улице, но уже понимал: догнать мальчишку в этом лабиринте невозможно. Пропали все его деньги, заработанные за полгода!
Из окна сверху вместе с руганью выплеснули на него какую-то гадость с очистками моркови и рыбьими плавниками. Он поскользнулся и, проехавшись задом по уличным нечистотам, ударился о забор, за которым слышалось глухое всхрапывание здоровенной свиньи и квохтание кур.
Еще сегодня утром бывший штурман каррака «Флор де ла Мар» Христофор Колумб был уверен, что ему подавались знаки избранничества самим Провидением, мечтал, что начинается новая, гораздо лучшая (не исключено, что даже великая!) пора в его жизни… А сейчас он сидел в грязи на безымянной лиссабонской улице, без единой монеты, с котомкой (в которой из имущества было всего ничего — острый нож, он же бритва, кусок мыла, полотенце, купленная недавно по случаю книга Марко Поло с иллюстрациями, смена одежды и обуви) и, чуть не плача от ярости, поносил вороватых лиссабонцев последними словами на всех языках, какие знал (а знал он таких слов немало). Оставалось только гадать, что за знак дала ему судьба на этот раз.
Наконец наверху с грохотом открылось окно, потом — дверь, и мужской голос пробасил: «А ну убирайся подальше и не нарушай покоя честных христиан непотребными богохульствами, пиратская твоя рожа, сын портовой шелудивой суки!»
Он уже поднимался, он готов был, видит Бог, добраться до этого «честного христианина» и выместить на нем и его двери потерю всех своих денег, и вообще все свои чувства к лиссабонцам, но, увидев обладателя голоса, опешил: в дверном проеме, словно монумент, стояла огромная дама в засаленном переднике. Подбородок и верхняя губа дамы настоятельно требовали бритвы. Глаза ее были настолько огромны и навыкате, что, если бы не темные зрачки, напоминали бы два яйца, которые вот-вот вывалятся из куриного зада. Христофор, конечно, не знал, что, в довершение всех своих сегодняшних неудач, его угораздило привлечь внимание самой сеньоры Амельды, известной своим крутым нравом торговки рыбой на рынке Эстрелья.
— Кому сказано, убирайся от двери, моряк! — Ее стать и голос могли бы напугать кого угодно.
И тут из-за неприступной спины Амельды раздался насмешливый голос:
— Кто это посмел обижать вас в моем присутствии, почтеннейшая сеньора Амельда?
— Да вот, какой-то чужестранец, бродяга зловонный, клянет лиссабонцев ни за что ни про что на чем свет стоит. Да вы бы шли в свою комнату, синьор Коломбо, я тут сама с ним справлюсь!
— Непременно справитесь, в этом нет никакого сомнения, сеньора Амельда! — ответил голос с генуэзским выговором и, прежде чем Христофор успел что-либо еще подумать или сказать, из-за необъятной спины дамы показался худой курчавый парень с лукавым выражением лица: