Мировая история в легендах и мифах
Шрифт:
— И в карманах — ни краба, ни рыбки… — захихикала Ангел.
В этот момент к склонившимся над «утопленником» Черту и Ангелу подошел величественный седой Прокуратор в белой тоге, который, судя по скорбно-недовольному выражению лица, был тут главным, чего, впрочем, и следовало ожидать. Черт энергично замахал руками:
— Видишь, Бернардо, здесь дорога прямо к берегу подходит? А песок — белый. Смотрю, темнеет что-то. Думал, опять утопленник. А этот, видишь, живой. Почти… — продолжал Черт, которого, оказывается, звали Гералдо.
— Бросать его здесь нехорошо, не по-христиански. — Мавр в
Христофор жадно пил кислющее вино. Ему казалось, что весь он сейчас превратился в огромный пересохший рот, в который наконец вливалась влага. И исчезал горький вкус соли.
— Вот и Ансельмо тоже — выпил вчера последний раз из моей фляги и умер, — ностальгически сказал Мавр.
— Да, угораздило же его напороться на нож этого мясника! Кого теперь мы поднимем на крест?! Кого, я спрашиваю?! — Прокуратор был явно зол и расстроен. Христофор не очень понимал, что происходит, и не мог вникнуть в суть разговоров окружавших его странных существ.
— Говорил я ему, — вступил в разговор пожилой легионер с седыми, выбивающимися из-под шлема волосами, — говорил я ему: Ансельмо, ты еще молод, запомни мой совет, никогда не связывайся с женами мясников или солдат, — самые опасные мужья, если застукают. Не послушал он меня.
Было похоже, что о Христофоре забыли и ведут разговор о чем-то своем. Но вскоре оказалось, это не совсем так.
— По виду — не португалец и не кастилец, бьюсь об заклад: или каталонец, или англичанин, а может, и голландец, — сказал задумчиво Мавр.
— А воды просил по-нашему… — заметила Ангел.
— Губернатор Энрике ждет мистерии, на площади уже, поди, собирается народ, а мы — без Спасителя! — с досадой сказал Прокуратор. — Что делать?! И вы все либо стары, либо толсты… — Он выразительно посмотрел на молодого «римского солдата», живот которого непокоренно вздымался под бутафорскими латами, — Либо женщины! Не могу же я играть и Прокуратора, и Спасителя одновременно!
Черт хотел было сказать, что Прокуратор (которого звали Бернардо), в общем-то, тоже как раз по первой из перечисленных причин для роли Спасителя явно не подходил, но вовремя прикусил язык и промолчал…
— Придется прямо перед мистерией быстро рядить какого-нибудь из местных. А вы помните, что получилось в Тавире, когда Ансельмо пробрал понос, и мы подняли на крест какого-то местного рыбака?
Все помнили: зрители, демонстративно плюя в пыль, уходили с площади. Как потом оказалось, рыбак тот печально прославился тем, что соблазнил нескольких местных девиц и не женился. Провал был полным. Тавиру они с тех пор избегали.
Тогда Черт хитро посмотрел на Прокуратора:
— А что, если… поднять этого… утопленника. Чем он плох? Выглядит очень подходяще. Выхода все равно нет. Играть надо.
Бернардо и сам знал, что надо: гильдия лагошских негоциантов посмотрела мистерию (Ансельмо тогда был еще жив), одобрила ее, задаток был уже заплачен и потрачен.
Прокуратор вперился задумчивым взглядом в Христофора, который то поднимал, то бессильно ронял на песок голову, потом — в Черта.
Наконец, тяжело вздохнув, присел рядом с распростертым «утопленником» на корточки:
— А говорить-то он сможет?
— Воды, молю, дайте еще пить, — простонал Христофор по-португальски, едва ворочая ледяными, пересохшими, белыми от песка губами.
Прокуратор повеселел.
— Говорить может. Это хорошо. Кровь не смывайте и волосы не расчесывайте ему! Пусть будет как есть! Берем его! — Прокуратор взял у Мавра бурдюк и сам стал поить «утопленника».
Христофор не удивился, что Прокуратор Иудеи говорил по-португальски, а Черт — по кастильски. На удивление ведь нужны силы, а у него их не было.
— Берем его? Да ты что?! Погоди, Бернардо, неужели ты решил заменить им покойного Ансельмо!? А вдруг он — больной какой, заразный, или при смерти и вправду умрет прямо на кресте? — запричитала толстая римлянка из свиты.
Христофор видел их расплывчато, они то приближались, то отдалялись. Говорили странное. Что уготовано ему? От изнеможения он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
— Молоденький, светленький, худенький, а в плечах широк — вылитый Спаситель, прости меня Пресвятая Дева, — задумчиво проговорила Ангел.
— А нос? Больно нос иудейский, — не без издевки сказал Черт. Судя по его собственному носу, он мог быть в этом специалистом. — А ну-ка погодите! — Он бесцеремонно оттянул Христофору штаны и посветил факелом…
— Христианин! — объявил тем же тоном, каким лекари объявляют, что больной — будет жить.
Тут молчавшая до того Смерть в заляпанном саване подала неожиданно красивый, очень низкий мужской голос:
— Да и роль у него простая — на кресте висеть и выглядеть умирающим. Смотри, он уже и так… И слов ведь совсем немного. Пусть только губами шевелит, а за него из-за помоста кто-нибудь говорить его слова мог бы… Думаю, прав Бернардо: надо брать, выхода все равно нет. Кому-то играть надо. Не мне же!
Вокруг дружно захохотали.
— Но может, гуазилу [252] следует о нем доложить? Вдруг пират? — забеспокоился один из более пожилых римских легионеров.
— Гуазилу лучше ничего не докладывать. И вообще, чем меньше встречаться с гуазилом, тем для нас лучше. У почтенного гуазила может появиться к нам слишко много других вопросов, — взглянув на Прокуратора, многозначительно сказал другой легионер, помоложе.
— Дураки вы все, — лениво сказала Ангел. — Из моряков! А если он и впрямь пират, да придет в себя, да украдет твой мешочек с выручкой, который и так все знают, где ты прячешь, Бернардо, да возьмет, чего доброго, наваху и нас всех перережет? — Ангел сделала выразительный жест у своего белеющего в темноте горла.
252
Guazil — официальное лицо, судья или комендант крепости {португ.).