Мировая история в легендах и мифах
Шрифт:
Слон не понимал, что его выгнали сюда, чтобы убить. А может, умное животное решило «задобрить» ревущую толпу? Слон стал «приветствовать» трибуны хоботом и раскланиваться. Цирк взорвался хохотом. Улыбнулся и Цезарь, но Цезарион с Клеопатрой так и сидели не шелохнувшись.
Бестиарии подступали к слону все ближе. И вот один из них быстро метнул дротик.
Почувствовав острый металл, слон громко затрубил. И в этом трубном реве почувствовалось почти человеческое удивление: «За что?!»
Бестиарии подскочили под самые ноги слона и с силой метали в его беззащитный живот, в голову один острейший дротик за другим. Наконец один из них
…Цезарь вошел в здание театра Помпея, сопровождаемый шумом и гамом толпы, празднующей на Форуме Весну — Anna Perenna. Марк Антоний все время был рядом, но тут «начальника конницы» кто-то отвел в сторону по какому-то неотложному делу.
В портике Цезаря сразу окружила толпа просителей. И он решил сначала разобраться с петициями, а потом уже обратиться со своим заявлением к «Сенату и народу Рима» — с самым важным заявлением, которое когда-либо звучало в этих стенах. Уже с досадой выслушивая прошения, он мысленно проговаривал первую фразу своей исторической речи: «Сегодня в жизни великого Рима начинается новая эпоха, которую потомки назовут эпохой Цезаря. Риму будет принадлежать мир — от скифских снегов до лесов Индии…»
К нему привычно обращались с мольбами о помиловании кого-то, совали какие-то петиции, и он невнимательно просматривал их, совершенно захваченный своей предстоящей речью. Снова повторив про себя первую ее фразу, он подумал, что начало — определенно неплохое…
И в этот момент кто-то сильно дернул его за одежду. В изумлении Цезарь успел подумать только, что, возможно, кто-то сделал это ненамеренно, по неловкости, и тут же почувствовал холод разрезающего сухожилия шеи клинка…
Последнее, что он увидел совсем близко, был спокойный, холодный взгляд Брута. И Цезарь понял, что… Но продлилось это осознание совсем недолго — он тут же ощутил страшную, разрезающую весь низ живота боль в паху. Теплая влага хлынула в ноги. Цезарь хотел крикнуть, но лезвие Каски уже перерезало ему горло, и он мог только хрипеть.
Потолок Сената дернулся, завалился вбок и исчез…
…Совершенно босой, как в том, привидевшемся накануне дурацком сне, Цезарь шел куда-то по незнакомой пустынной дороге. Он понятия не имел, куда она вела.
Сзади кто-то окликнул его по имени. Цезарь обернулся: перед ним стояли босой мальчик в тунике с пурпурной каймой и черная волчица. Волчица смотрела добрыми, человеческими глазами, мальчик — желтыми, волчьими…
Брут, Кассий, Каска и другие заговорщики — окровавленные и торжествующие — поднялись на Ростру и, надев на пику фригийскую шапку вольноотпущенника, радостно кричали: «Тиран убит, тирана больше нет! Возрадуйся, освобожденный Рим, Республика жив&!»
Они кричали долго, ожидая триумфа, ожидая, что Форум вот-вот заполнят ликующие
В тот же день почти одновременно начались погромы и пожары…
Пройдет два года гражданской войны и, как известно, загнанный в угол объединившимися мстителями — Марком Антонием и Октавианом, наследником Цезаря, Брут все-таки вынужден будет повторить подвиг своего героя Катона. Ему просто не останется ничего другого. Хотя заколоться сам он все-таки не сможет и во время отступления попросит одного из своих легионеров держать обнаженный меч, на который и бросится с обрыва.
«Из его убийц почти никто не прожил после этого больше трех лет и никто не умер своей смертью. Все они были осуждены и все погибли по-разному: кто в кораблекрушении, кто в битве. А некоторые поразили сами себя тем же кинжалом, которым они убили Цезаря» [107] .
С ними, казалось тогда, навсегда умерла всякая память о Республике.
Иды марта, год 710-й от основания Рима
107
Светоний, кн. 1, 89.
Рим мародерствовал. Рим громил. Рим полыхал. Над всеми семью холмами поднимался дым и сливался в небе в один черно-серый столб, словно весь город превратился в гигантский погребальный костер убитого Цезаря. Было удивительно, как моментально и молниеносно ворвался в Вечный город Хаос — краснорожий мародер с палицей в здоровенных руках, и — не успел никто глазом моргнуть — раскидал упорядоченную жизнь, устоявшийся, казалось, такой прочный уклад… Хаос, дико хохоча и наливаясь вином из разграбленных подвалов и лавок, превращал римлян — римлян! — в свою свиту — в дикие стаи бесхвостых обезьян, пронзительно крикливых, агрессивных, вороватых и паникующих.
…Дым все гуще стелился над медленной коричневой водой Тибра. В этом дыму реку по направлению к Трастевере пересекала одинокая маленькая лодка. Мощный широкоплечий человек в окровавленной, изорванной одежде вольноотпущенника, надрывно кашляя и поминутно протирая слезившиеся глаза, изо всех сил налегал на весла.
Дело сделано! Он никогда бы не подумал, что у этих — Брута, Кассия, Люция Цинны и других, всех этих республиканцев, книгочеев и никуда не годных вояк, обделавшихся при Фарсале, «хватит мудей» заколоть Цезаря. Хватило. Закололи. И теперь — уже его время. Он, Марк Антоний, переждет ночь на вилле Цезаря в Трастевере. Тем более что к царице Египта у него — серьезный разговор… А потом он проберется в Остию, где должен стоять цезарев 26-й, и обратится к легиону. Цезарь платил им исправно, должны поддержать. Он, Антоний, пообещает им еще больше. Непременно должны поддержать.