Мировая история в легендах и мифах
Шрифт:
Гобелены с галльскими конями шевельнулись сильнее, и Цезарь вздрогнул, почувствовав в дальнем углу спальни, где была еще одна дверь, ведущая к нишам с пенатами, чье-то несомненное присутствие.
Цезарь резко сел на кровати. И громко спросил:
— Эй, кто там прячется? Карлик уже был. Кто теперь послан меня попугать? Великан?
Гобелены еще раз шевельнулись, и на середину спальни вышел… Марк Юний Брут.
Сын. Бледный. Безоружный.
— Не пугайся. И никого не зови. Прости за ночное появление здесь. Но дело — слишком важное…
Цезарь рассмеялся, хоть смех и получился напряженный:
— «Не пугайся!» Об этом можешь не беспокоиться. Немного разочарован — да! Гораздо предпочительнее было бы увидеть вместо
— Это нетрудно. Ты распустил стражу, своих испанцев [101] , а рабы спят крепко.
— Зачем ты пришел?
— Чтобы сказать тебе: я решил тебя помиловать.
101
Телохранители Цезаря традиционно были испанскими наемниками. В год покушения Цезарь распустил охрану, сказав, что «любовь народа защитит его лучше всяких телохранителей».
Видно было — эту фразу он заготовил заранее.
— Помиловать? Меня?
— Ты приговорен к смерти. Это случится завтра, во время заседания, в театре Помпея.
Цезарь смотрел на Брута задумчиво и разочарованно, словно не слышал или не слушал его слов, а отвечал своим мыслям:
— Нет, кровь и вправду ничего не значит…
— Мать сказала мне все… Я здесь именно поэтому, потому что… кровь.
Брут произнес это так, словно у него болели зубы. Цезарь выглядел рассеянным.
— Ты что-то сказал… о театре Помпея?
— Ты приговорен. Тебя казнят завтра, в театре Помпея. Если не примешь помилование. Из моих рук. И не бежишь из Рима.
Цезарь смотрел весело.
— Ты предлагаешь мне — бежать из Рима. И кто же приговорил меня? Сенат? — Он даже хохотнул.
— Истинные граждане Республики.
— О, это очень серьезно!
— Не смей насмехаться!
— Хорошо, не буду: даже при этих тусклых лампах видно, как ты бледен. Еще бледнее, чем при Фарсале. Ну-ну, успокойся. Это ты прислал мне сюда урода с запиской? — Цезарь широко улыбнулся. — Чтобы поселить во мне страх или хотя бы беспокойство?
Брут посмотрел недоуменно. Видно было, что он не понимал, о чем речь.
— Ну ладно, не ты, так кто-нибудь другой из ваших болтунов и любителей театральных фарсов, это не важно.
— Цезарь, ты должен прямо сейчас отбыть из Рима. Прямо сейчас. Я не хочу становиться отцеубийцей.
— «Цезарь»? Твой язык так никогда и не повернется назвать меня отцом? Даже когда никто не слышит?
Брут молчал.
— Как знаешь! Похвально, что ты привык отдавать долги: жизнь за жизнь. Моя кровь изредка все-таки делает в тебе свое дело. И каков же приговор? За что меня собираются… э… э… казнить?.. — Слова истекали сарказмом.
— За убийство.
— Вот как? Я ведь помиловал в Фарсале всех своих прежних врагов.
— Ты убил Республику, — сказал Брут спокойно, печально и твердо.
Цезарь отмахнулся — небрежно, словно от назойливой мухи:
— Прошу тебя, не надо этих поэтических оборотов и актерских фраз. Ты не Деций Лаберий, актера из тебя не выйдет. Как, впрочем, и писателя… м-да… Я убил Республику? Я усилил ее: сейчас на сенатских скамьях, благодаря мне, девятьсот сенаторов против шестисот прежних. Настоящий боевой легион!
— Именно. Твой легион. Это не Сенат Рима. Это — готовые резать за тебя глотки бывшие центурионы и выдвиженцы из цизальпинских варваров, наскоро обучившиеся латыни и нарядившиеся в тоги, как шуты. Всем они обязаны только тебе. Они привыкли к твоим окрикам. Они не знают, что такое противоречить диктатору. Это — не Сенат. Тебе не нужен настоящий Сенат. Тебе нужны писцы, назначение которых — оформлять все предложенные тобой законы, без дискуссий и рассуждения. Все знают:
Цезарь молчал. И выглядел удрученным, хотя для этого была совсем другая причина.
Брут, глядя на него, смягчил тон:
— Почему ты делаешь это, зачем губишь все, что еще оставалось в Риме достойного…отец? Зачем отбрасываешь нас назад, к варварам, превращаешь в безгласых варваров?
Цезарь засмеялся:
— Ты повторяешь одно и то же слово дважды. Признак плохого стиля. Кстати, давно собирался тебе сказать: после того как я прочел твои дифирамбы Катону [102] , мне стало ясно: писателя из тебя не выйдет тоже.
102
Брут написал произведение «Катон», в котором явно в пику Цезарю превозносил героизм дяди. Цицерон, по просьбе Брута, тоже написал славословие Катону. Согласно Цицерону, Цезарь однажды в одном из писем признался ему, что чтение цицероновского «Катона» «улучшило его литературный стиль», чтение же брутовского заставило «почувствовать себя лучшим писателем» (Cicero, ad Att, 13.40.1. Цит. по: Adrian Goldsworthy, Ceasar. Phoenix, London, 2007).
Брут сделал шаг к Цезарю, словно угрожая:
— Не смей при мне ни единым словом оскорблять священную память этого человека! Я читал твой злобный пасквиль [103] . Если в грядущих поколениях упомянут кого-нибудь из нас, то только потому, что нам посчастливилось жить в одно время с великим Катоном! Да, именно так — с Великим Катоном! Все мы, кого ты помиловал при Фарсале, всю свою жалкую, оставленную нам тобой жизнь будем завидовать смерти этого человека!
103
Цезарь ответил на эклоги Цицерона и Брута о Катоне своим нехарактерно резким памфлетом «Анти-Катон», полным едких нападок и критики.
Взгляд Цезаря вдруг потяжелел, потемнел. Челюсти стали напряженными, мешки под глазами — заметнее.
Он резко встал с кровати и подошел прямо к «круксу» — крестовине, на которую ординарец каждый вечер привычно водружал его латы, шлем и перевязь с мечом. Положил руку на «плечо» своего кираса [104] , словно на плечо друга.
Брут смотрел на него и думал, что «крукс» с навешенными латами выглядит сейчас в их разговоре третьим безмолвным участником, и что вот сейчас Цезарь без сияющих лат совершенно не похож на божество, это просто мрачный, жесткий человек, злой насмешкой судьбы данный ему в отцы — старик с маленькой голой головой и жилистой шеей. Без защиты кираса Цезарь напомнил Бруту освежеванную черепаху — он увидел такую однажды в детстве и навсегда запомнил. Черепаху, которую повар на кухне вырезал из панциря, чтобы сварить суп.
104
Лат. cuirass — соединенные застежками металлические пластины для защиты груди и плеч воина. У древнеримских полководцев узор кирасов отличался особой роскошью и мастерством изображения мускулов человеческого тела.