Миры Джона Уиндема, том 2
Шрифт:
Я попробовал пошевелить руками и ногами. Было больно, голова трещала, на левой щеке запеклась кровь, но вроде бы никаких переломов.
Я попытался встать, однако Софи меня удержала.
— Нет, пока подожди, пусть стемнеет. — Она все смотрела на меня. — Ты, маленькая девочка и еще эта — кто она?
Я сразу пришел в себя, стал с ужасом звать их — ничего! Но мою паническую тревогу услышал Майкл и сразу отозвался:
— Слава Богу! Мы так переволновались. Успокойся, они уснули от изнеможения.
—
— С ней все в порядке, говорю тебе! Ты как? Я вкратце обрисовал положение. Вряд ли мы общались дольше нескольких секунд, но все же довольно долго, и Софи с любопытством уставилась на меня.
— Кто она, Дэвид?
Я ответил, что это моя двоюродная сестра. Софи пристально всмотрелась мне в лицо, потом кивнула:
— И он пожелал ее, да?
— Он так сказал.
— Она ведь могла бы родить ему детей? — настаивала Софи.
— Чего ты добиваешься? — вскричал я.
— А, так ты ее любишь?
Слова, слова… Мы с Розалиндой давно стали одним целым, с общими мыслями, чувствами, ощущениями. Мы смотрели общими глазами, любили единым сердцем, радовались совместной радостью. Разделить можно было лишь наши тела… Как объяснить словами?
— Да, мы любим друг друга, — ответил я. Софи покачала головой, подняла несколько прутиков, сломала их, глядя на свои коричневые пальцы. Затем промолвила:
— Он уехал — туда, где битва. С ней пока ничего не случится.
— Она спит. Они обе спят.
Софи подняла на меня глаза, недоумевая:
— Откуда ты знаешь?
Я объяснил ей, насколько мог просто. Она снова стала ломать палочки, потом кивнула:
— Да, помню. Мама говорила, что ты… ты как бы понимал ее раньше, чем она произнесет что-то вслух. Так?
— Наверное. По-моему, и у твоей матери был наш дар, только она сама этого не знала.
— Чудесно, должно быть, иметь такое — будто еще одни глаза внутри.
— Похоже. Но не такое это и чудо — бывает плохо, больно.
— Больно быть любым Нарушением, — отозвалась Софи. Она все еще сидела на корточках, глядя на руки невидящими глазами. — Если твоя подруга сможет рожать ему детей, я стану не нужна, — наконец вымолвила она.
Я заметил слезы у нее на щеках.
— Софи, милая, ты любишь его, — любишь этого паука?!
— О, не называй его так — пожалуйста! Мы ведь не виноваты в своих… Его зовут Гордон. Он добр со мной, Дэвид, и он привык ко мне. Нужно, чтобы у тебя оставалось так мало в жизни, как у меня, чтобы понять… Ты ведь никогда не знал одиночества. Ты не представляешь себе, какая пустота встречает здесь каждого из нас. Я бы с радостью рожала ему детей, если бы могла, я… О, за что они еще и калечат нас! Лучше бы убивали, это милосерднее!
Из-под ее плотно сжатых век покатились слезы. Я взял Софи за руку.
И вспомнилось:
— Софи, — сказал я, — милая Софи, этого не будет. Ты понимаешь? Этого не будет. Розалинда не позволит, я знаю.
Открыв глаза, она посмотрела на меня сквозь слезы.
— Ты просто пытаешься меня утешить, ты не можешь знать…
— Знаю, Софи. Ведь с тобой я могу лишь говорить, а ней мы и мыслим вместе. Она все еще сомневалась:
— Это правда?
— Да. Я почувствовал, как она его видит.
— А ты не можешь читать мои мысли? — с беспокойством спросила Софи.
— Нет, конечно, это же не подглядывание, больше похоже на разговор в уме, как если бы ты могла не произносить слова вслух, а просто думать их — для другого.
Мне трудно было объяснить ей это — труднее, чем дяде Акселю. Но я все пытался, пока не заметил, что уже темно.
— Ты сможешь идти? — спросила Софи. — Тут близко. Я поднялся, чувствуя, как отзываются болью все ушибы. Она, похоже, лучше видела в темноте, чем я, и взяла меня за руку. Мы шли вдоль деревьев, но слева замелькали огоньки, и я понял, что берег остался в стороне. Вскоре мы добрались до холма, и Софи сунула мне в руки конец лестницы.
— За мной! — шепнула она и быстро вскарабкалась наверх.
Я полз куда медленнее. Наверху она помогла мне забраться в пещеру. Там было темно; я только слышал, как Софи ходит, что-то ища. Потом посыпались искры — она высекала огонь кремнем.
Зажглись две свечи — маленькие и ужасно вонючие, но все же я смог оглядеться.
Мы находились в пещере примерно десять на пятнадцать футов, выдолбленной в песчанике. Вход прикрывала под вешенная на крючьях шкура. В углу, видно, была дыра на крыше, потому что там капала вода, падая в деревянное ведерко, вытекала из него и скатывалась наружу. В другом углу стоял сплетенный из ветвей лежак, накрытый шкурами и одеялом. Несколько плошек. Черный очаг. Ручки ножей воткнутых прямо в стену. Копье, лук и колчан со стрелами возле лежака.
Я вспомнил чистую, светлую кухню в доме Вендоров, дружелюбную комнату без всяких надписей на стенах. Пламя свечей заколебалось, распространяя вокруг грязную жирную копоть и вонь.
Софи набрала в плошку воды, нашла относительно чистую тряпочку и взялась смывать кровь с моего лица.
— Ничего, рана неглубокая, — успокоила она меня. Я вымыл руки, после чего она сполоснула и убрала плошку.
— Есть хочешь?
— Очень, ничего не ел весь день.
— Побудь здесь, я скоро.